|
ТЕОРИЯ АДВОКАТУРЫ :: Часть седьмая. ДУХОВНЫЕ АСПЕКТЫ АДВОКАТУРЫ. Глава 2. ПРОЛЕГОМЕНЫ К ИДЕОЛОГИИ АДВОКАТУРЫ
Приложение к журналу “Вопросы адвокатуры”
Зачем адвокатам идеология? У них есть профессия, на которую есть спрос. Они зарабатывают деньги кто как может. И при этом они оказывают помощь людям и их объединениям, когда те вынуждены защищать себя и свой интерес перед лицом закона. Есть дело, есть положение в обществе, есть обычная практика и повседневная жизнь. Как будто все ясно, и не видно никакой необходимости в идеологии, мифологии, философии и прочей «теории».
Чтобы обрести какую бы то ни было идеологию, нужно знать, зачем она нужна. Такое знание уже сама по себе есть существенная часть идеологии. Однако прежде нужно установить, что такое вообще есть идеология. Поскольку никакого единства на этот счет нет, следует обратиться к истории вопроса.
В 1795 году некто М.-Дж.Дежерандо получил приз Национального института Франции за предложенное на конкурс исследование идей и их связи со знаками, а уже через год его друг политический деятель, философ и экономист Антуан Луи Клод Дестют де Траси впервые употребил термин «идеология» для обозначения новой эмпирической науки об идеях. В сочинении «Элементы идеологии» (1801—1815) он рассматривал идеологию как науку об общих законах происхождения человеческих идей из опыта. Подобная наука, по его мнению, должна лежать в основании всего свода наук о природе и обществе; на главные принципы идеологии должна опираться и политика. Концепция такой науки получила поддержку и развитие у друзей Дестюта де Траси — Константена Франсуа Вольнея в его работах «Руины, или Размышления о революциях империй» (1791), «Физические принципы морали» и др., и Пьера Жана Жоржа Кабаниса, особенно в его работе «Отношения между физической и нравственной природой человека» (1802).
Первые «идеологи» были людьми сугубо практическими. Все они являлись государственными деятелями: Дестют де Траси и Кабанис были депутатами Учредительного собрания, причем первый как монархист сидел в якобинской тюрьме; Дестют де Траси и Вольней были крупными наполеоновскими вельможами, а в период Реставрации, как это ни парадоксально, были пожалованы в пэры Франции. Кроме того, свою науку они считали строго эмпирической, а идеи прямо выводили из чувственного опыта. Кабанис даже известен как один из основателей самого что ни на есть вульгарного материализма: именно ему принадлежит идея, согласно которой мышление является таким же продуктом мозга, как секреция является продуктом поджелудочной железы, печени или околоушных желез.
С 1801 года «идеология» становится объектом критики самого Наполеона, назвавшего ее представителей «ветрогонами и идеологами, которые всегда боролись против существующих авторитетов». В 1808 году Наполеон писал: «Ваши идеологи разрушают все иллюзии, а время иллюзий для отдельных людей, как и для народов, — время счастья».
Несмотря на такое начало, дальнейшая критика идеологии основывается не на разрушительном реализме этой формы мышления, а именно на упреках в ее оторванности от реальной жизни. Так, французский философ Ипполит Адольф Тэн в своем труде «Об уме и познании» (1870) писал: «Их зовут именно потому идеологами, что они полагаются на идеи, а не на факты». Таково же, примерно, было магистральное направление марксистской трактовки идеологии.
Карл Маркс поначалу понимал идеологию в духе Наполеона: «Не в идеологии и пустых гипотезах нуждается наша жизнь, а в том, чтобы мы могли жить, не зная смятения». Его понимание идеологии изменилось благодаря Фридриху Энгельсу, усвоившему критику иллюзии совпадения идеи и интереса из работ социалиста-утописта Шарля Фурье. Последний критиковал «идеологов» за их исключительный интерес к идеям, к изменению лишь сознания и простой реинтерпретации существующего порядка вещей.
Энгельс писал: «Идеология — это процесс, который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным. Истинные побудительные силы, которые приводят его в движение, остаются ему неизвестными, в противном случае это не было бы идеологией. Он создает себе, следовательно, представления о ложных или кажущихся побудительных силах. Так как речь идет о мыслительном процессе, то он и выводит как содержание, так и форму его из чистого мышления — или из своего собственного, или из мышления своих предшественников» (65). В «Анти-Дюринге» Энгельс добавил, что образование «чистой идеологии» происходит путем выведения понятий, представлений о действительности не из самой действительности, а из представления о ней, выведения свойств предмета «...не путем обнаружения их в самом предмете, а путем логического выведения их из понятия предмета» (66). Энгельс отмечал также, что «...тот, кто строит системы, должен заполнять бесчисленное множество пробелов собственными измышлениями, то есть иррационально фантазировать, быть идеологом» (67). Идеология, таким образом, оторвана от реальной почвы и в перевернутом виде, словно в «камере-обскуре», изображает людей и их отношения.
В развитом марксизме идеология понимается как «ложное сознание», порождаемое интересом господствующих классов, стремящихся представить его «интересом всего общества». При этом под идеологией подразумевается:
1) идеалистическая концепция, согласно которой мир представляет собой воплощение неких идей;
2) тип мышления, когда его субъекты — идеологи, не осознавая связи своих построений с материальными интересами определенных классов и объективных мотивов своей деятельности, постоянно воспроизводят иллюзию абсолютной самостоятельности общественных идей;
3) вытекающий отсюда метод подхода к действительности, состоящий в конструировании мнимой реальности, которая выдается за самоё действительность. Действительность предстает в идеологии в искаженном, перевернутом виде, идеология оказывается иллюзорным сознанием.
Свою собственную систему Маркс и Энгельс не относили к идеологиям и жестко противопоставляли идеологию и науку. Однако уже Ленин для обозначения марксизма ввел понятие «научной идеологии» и отметил, что «социализм, будучи идеологией классовой борьбы пролетариата, подчиняется общим условиям возникновения, развития и упрочения идеологии, то есть он основывается на всем материале человеческого знания, предполагает высокое развитие науки, требует научной работы и так далее и тому подобное. В классовую борьбу пролетариата, стихийно развивающуюся на почве капиталистических отношений, социализм вносится идеологами» (68). Таким образом, данное классиками марксизма определение идеологии как нерефлективной системы идей, выводящей себя из других идей, но на самом деле в замаскированном, а потому искаженном, виде, выражающей классовые интересы, меркнет. Возникает идеология как система идей, которая выражает классовые интересы и делает вполне осознанно, пользуясь при этом любыми достижениями науки.
Через пару десятилетий немецкий социолог Карл Манхейм в труде «Идеология и утопия» (1929), развивая свою концепцию «социологии знания» и заимствуя у Маркса положение о социальной обусловленности идей, стремится показать, что идеология не имеет никакой познавательной ценности, а является лишь социально значимой системой идей, поддерживаемых определенной общественной группой, находящейся у власти. Если правящий класс выдает свою «идеемыслительную перспективу» за единственно истинную и пытается обосновать ее как таковую теоретически, то налицо, по Манхейму, «духовное образование», которое называется идеологией. По его мнению, любая идеология представляет собой апологию существующего строя, взгляды класса, заинтересованного в сохранении status quo, которым противостоит столь же необъективная и пристрастная утопия, то есть взгляды оппозиционных обездоленных классов, стремящихся к социальному реваншу. В случае прихода последних к власти утопия, по Манхейму, автоматически превращается в идеологию, и так далее. По существу, утопии ничем не отличаются от идеологий, поскольку так же стремятся выдать часть за целое и свою одностороннюю правоту за абсолютную (69).
Таким образом, идеология — это любая система идей, которая используется для того, чтобы оправдать достижение, осуществление, укрепление или расширение власти перед другими. Человеку или общности людей, одержимым волей к власти, важно, чтобы те, от кого может зависеть осуществление этой воли, знали, что этого требуют религия, мораль, культура, право и всеобщий экономический интерес. Стремящийся к власти апеллирует ко всему, что только может затронуть сердца людей, кем бы эти люди ни были. Идеология практически всегда ориентирована на группу людей, она должна рассказать обществу, почему эта группа берет на себя инициативу и действует именно так, а не иначе. Первостепенная задача идеологии состоит в том, чтобы оправдывать общественно значимые действия тех или иных групп людей. В выполнении этой задачи создатели соответствующей системы оправданий — идеологи — должны обращаться к высшим ценностям, разделяемым всем обществом, в котором та или иная группа собирается действовать. Глупо было бы Муссолини в Италии апеллировать к авторитету Вед, а Мао в Китае — к библейским десяти заповедям; напротив, Муссолини формирует фашистскую идеологию, опираясь на господствующие в его стране религиозные (католицизм) и секулярные (индивидуализм, империализм и даже социализм) учения, а Мао развивает коммунистическую идеологию, апеллируя не только непосредственно к идеям Маркса, Энгельса и Ленина, но и к основополагающим мыслям Конфуция и Лао-цзы. Однако для идеологии нет необходимости в соблюдении чистоты религии, морали, традиции, права, в неуклонном следовании им; она преследует совсем другие задачи и для их достижении не брезгует никакими средствами, вбирая в свою структуру любые сколько-нибудь популярные концепции, даже если они противоречат друг другу. В этом проявляется известный иррациональный момент идеологии.
По самой своей сути идеология неразрывно связана с властью. Если же идеология понадобилась адвокатуре, это должно означать, что адвокатура устремилась к власти. Но как раз здесь возникает сомнение: с одной стороны, адвокатура как будто уже имеет некую специфическую власть уже в силу своей природы, но, с другой — в силу той же природы она вроде бы и вовсе не должна стремиться ни к какой власти и оставаться, хотя бы формально, безвластной. Вместе с тем адвокатура в любом случае не может стоять в стороне от политики. Адвокатское сословие было политической силой до Революции. Потом дело обстояло иначе.
Политика есть активность, направленная на достижение, осуществление и укрепление максимально возможной власти над людьми в данном обществе и в мире вообще. Под это определение подпадает и муниципальная деятельность, и предвыборные кампании, и закулисные интриги, и дипломатия. Право есть только одна из форм осуществления политики. Политика может осуществляться на основе чистого произвола, вне всяких правил.
Вместе с тем в политике выражается не только абсолютный произвол чистой субъективности, но и иррациональное животное стремление к власти. Это стремление уже не имеет никакого смысла, помимо самой власти; зачем нужна сама власть, уже неизвестно и неважно. С одной стороны в политике мы видим абсолютную концентрацию и синтез биологических и экономических устремлений, здесь экономика и природа предельно сближаются и становятся верховной доминантой; с другой стороны эти устремления, наталкиваясь на промежуточный этап — власть как абсолютный гарант их осуществления, теряют самих себя. Власть становится главной целью, важнее всех благ мира, ею доставляемых. Человек становится рабом влечения, которое уже не дает ничего не только его духу, но и его телу. Это влечение ведет в никуда. Его предел — обладание абсолютной властью над миром, фактически совпадает с пустотой, поскольку, достигнув его, человек уже не будет знать, что делать со своей властью. Именно поэтому политический человек есть наихудшее из животных. Ему не нужно ничего кроме власти, и ничто не может его остановить или хотя бы отвлечь на пути к ней. Нет никаких правил или закономерностей, нет никаких иных целей или благ. Обращаясь в абсолютный произвол, дух окончательно теряет самого себя и по своему характеру сливается с природными влечениями. Однако в этом виде дух хуже любой самой низменной природы, поскольку он совершенно беззаконен и лишен всякой определенности. Политическое животное — это худшее из животных. Пока политика есть лишь средство осуществления идеи или раздел экономических либо правовых отношений, нет смысла говорить о ней как о форме духа; здесь она есть лишь необходимая профессия в рамках войны, экономики и права. Но когда она превращается в самоцель, политика уже есть некая ступень духа, на которой дух вырождается до неузнаваемости, окончательно разлагается.
Истинным историческим и социальным парадоксом является то, что в огромном количестве обществ порядок поддерживается носителями власти, которые в свою очередь утратили всякий порядок внутри себя. Поскольку условием всепоглощающего стремления к власти и достижения ее у них явился полный внутренний хаос, называемый волей к власти — волей, разрушающей всякую внутреннюю систему и направляющей человеческую активность в беспредельную пустоту.
Воля к власти просыпается и в адвокатах, как и в любой иной сопряженной с политикой профессиональной корпорацией. Дело в том, что если те, кому сейчас принадлежит реальная власть в государстве, делают что хотят, руководствуясь сиюминутными частными интересами сохранения личной власти, то они ни в какой идеологии вообще не нуждаются. Например, передвижения какого-нибудь политического функционера по политическому небосклону не могут быть как-либо здраво обоснованы, да и тем, кто организовывает эти передвижения, совершенно нет никакого дела до того, как к этому будут относиться другие. Такая власть держится только за счет того, что у подчиненных нет оснований поменять ее. И как бы свирепо не выглядела оппозиция бессистемной власти, она будет бессильна, пока не отыщет ту идею, которая ясно и убедительно покажет большинству населения, какой именно на самом деле должна быть власть. Иными словами, как бы банально это ни звучало, необходима идеология, которая могла объединить и мобилизовать силы народа против тотального распада, охватывающего государство, и которая оправдала бы в глазах большинства действия оппозиции.
Адвокатура лишена формальной власти, однако она желает быть политически активной. Поэтому наиболее естественной политической ролью адвокатуры является оппозиция. Адвокатура хочет укрепить то специфическое влияние, которое уже имеет, и получить ту власть, которой у нее пока нет. В этом свете больше не возникает вопроса, зачем адвокатам нужна идеология. Однако встает новый вопрос: какая именно идеология нужна адвокатуре?
Выбор идеологий столь велик, что даже возникала мысль создать специальное предприятие, которое фабриковало бы их на заказ. Бесполезно было бы блуждать в идеологическом океане с целью отыскать самую благородную и возвышенную или самую эффектную и эффективную идеологию для адвоката. И бесполезно, в первую очередь, потому, что люди, кем бы они ни были, не могут просто так менять свои собственные убеждения. Поэтому в определении особой адвокатской идеологии необходимо исходить из тех идей, которые уже бытуют в этой среде.
Профессиональный цинизм вовсе не чужд адвокатскому сословию. Почему бы именно ему и не быть основой искомой идеологии, тем более что именно таковой цинизм зачастую является настоящей идейной основой профессиональной адвокатской деятельности? Идеологическим аналогом цинизма является нигилизм. И этот тип идеологии является одним из наиболее распространенных в России, особенно среди людей, обладающих богатством, интеллектом и властью. И самой могущественной и массовидной формой нигилизма является именно правовой нигилизм, создающий, помимо всего прочего, немалые проблемы адвокатам.
Какую законность и как должен защищать адвокат, если громадное большинство народа этой законности боится, не уважает ее и живет совсем по иным законам? Этот почти риторический вопрос ясно демонстрирует, что отношение к массовому правовому нигилизму, который характерен и для простого народа, и для власти, и для самого юридического сословия, является крайне важной проблемой адвокатской идеологии.
Почему у нас так много законов и милиции, так велика власть самого разного рода администрации, но при этом нет никакого порядка? Как сложилось такое фатальное положение вещей? Его истоки вновь надо искать в истории.
Как известно, общие принципы, на которых строится и согласно которым функционирует отечественный административный аппарат, были заложены почти триста лет назад Петром Великим. Первому русскому императору очень нравился европейский, особенно голландский и немецкий, порядок. Правда, его сестре Софье больше нравились Польша и Австрия, из-за чего у царственных родственников вышел вооруженный конфликт. Петр победил и пригласил на русскую службу множество немцев. Великому немецкому философу Готфриду Лейбницу он даже заказал разработку проекта по «обустройству России». После Петра началась целая серия дворцовых переворотов, в которой боролись и сменяли друг друга партии германофилов, англофилов и франкофилов. Даже войны велись в зависимости от того, какая партия на короткое время приходила к власти. Победила немка Екатерина, переписывавшаяся с Вольтером и считавшая европейскую культуру универсальной ценностью, которая должна быть распространена повсюду, включая «варварскую» Россию.
Нетрудно догадаться, какие именно порядки стали навязываться в этот период русскому народу. Немец считал, что русский мужик варвар и сволочь, потому что тот не желал следовать немецкому порядку. Потом и русский чиновник — ученик немца или сам обрусевший немец — стал так считать. Основатель военных поселений, как и Петр, великий социальный экспериментатор, Аракчеев, как говорят, выдвинулся на передний край управления именно потому, что победил в конкурсе ответов на вопрос: чем занимается русский народ. Иные господа составляли целые штудии о хлебопашестве и прочих занятиях, а Аракчеев ответил одним словом: «Воруют». Затем и сам народ, видя несоответствие своей жизни писаным законам и будучи почти постоянно вынужденным жить в беззаконии, усвоил это убеждение. А если ктолибо сознает себя как варвар, то он и ведет себя как варвар. Экспериментирование властей, испытывавших на народе все новые и все более радикальные западные идеи, с годами усугублялось. Усугублялось, соответственно, и отношение народа к закону, к властям и к самому себе. Национальное самосознание все больше стало ассоциироваться с тюрьмой, что как нельзя нагляднее выразилось в искусстве: жизнь за решеткой стала самым излюбленным и популярным мотивом фольклора, поэзии, прозы, театра, кинематографа и так далее.
Мы смотрим сами на себя, как колонизаторы на туземцев. Когда мы попадаем в какое-то затруднительное положение, то вовсе не хочется оказывать самим себе необходимую помощь, но, скорее, хочется самих себя добить, чтоб уже больше не мучиться. В этом контексте весьма двусмысленно выглядит положение адвоката: при таком самоотношении общества как может играть свою положительную роль сословие, призванное оказывать помощь людям и их объединениям в затруднительных ситуациях, так или иначе связанных с законом. Поэтому в условиях повального правового нигилизма и несоответствия духа позитивных законов национальному духу благодетельная миссия адвокатуры становится весьма сомнительной.
Не само ли право должно стать идеологией адвокатуры в такой ситуации? Такой вариант многие сочли бы наиболее логичным и чуть ли не единственно возможным. Однако в основе всякого права лежит своя особенная идеология, и приходится признавать, что идеология новейшего российского права представляет собой самый настоящий нигилизм по отношению к национальным ценностям.
Нигилизм — красивая и могучая идея, крайне притягательная, и многие адвокаты не имели бы ничего против того, чтобы сделать ее своей идеологией, если не тотальной, по терминологии Манхейма, то хотя бы партикулярной. Однако юрист не увидит того, что знает о нигилизме профессиональный специалист по идеологиям, — крайне далеко идущие последствия этой идеи.
Само понятие «нигилизм» появляется еще у немецкого мыслителя рубежа XVIII—XIX веков Фридриха Генриха Якоби, а в развернутом виде оно впервые выступает у Фридриха Ницше, который определяет нигилизм следующим образом: «Что обозначает нигилизм? То, что высшие ценности теряют свою ценность. Нет цели. Нет ответа на вопрос «зачем»?» (70). По мысли другого европейского мыслителя Жана Поля Сартра суть нигилизма сводится к следующему суждению: «Всякое существо рождается без причины, продолжает себя по слабости и умирает случайно».
Близкий к нацизму, хотя отмежевавшийся от него, немецкий мыслитель Освальд Шпенглер в своем знаменитом труде «Закат Европы» (1918—1922) писал, что нигилизм — это «чисто практическое миронастроение усталых жителей большого города, у которых за спиной законченная культура и ничего впереди» (71). Это люди цивилизации, которая прошла уже все стадии своего развития и близится к гибели. Все идеалы уже испробованы, после их крушения остается холодное разочарование и рутинная повседневность. Рассудочность, трезвый практицизм и тотальный материализм, распространяющиеся на «закате» той или иной культуры, — это и есть нигилизм. Бросая взор на «закатные» эпохи уже погибших и погибающих культур Шпенглер отождествляет нигилизм с такими учениями, как буддизм, стоицизм и социализм.
Буддизм с его разочарованием во всех крайностях и попыткой тихо и безболезненно пройти между ними «срединным путем» — это нигилизм «заката» древнеиндийской культуры. Стоицизм представляет собой абсолютно то же самое только для античной культуры: в нем конечный идеал человеческой жизни — апатия — почти то же, что буддийская нирвана — свобода от каких бы то ни было стремлений и страстей, а путь к этому — незаметная жизнь и «золотая середина». Вот только социализм с его стремлением перевернуть мир, с его неутомимыми и жестокими революционерами никак не напоминает об «уставших людях». Однако в социализме есть то, чего нет ни в буддизме, ни в стоицизме, — доходящий до цинизма трезвый практицизм и тотальный материализм. Например, в России нигилистами называли именно наиболее радикальных революционеров, отрицавших все старые идеалы, особенно социальные и культурные.
Между тем, ни буддистов, ни стоиков, ни социалистов, строго говоря, нельзя назвать нигилистами. Ведь и буддизм, и стоицизм, и социализм по-своему оправдывают человеческую жизнь и ставят перед человеком абстрактные идеалы. Нигилизм же, не отрицая самой жизни, категорически отрицает возможность придания ей смысла, отличного от исконных и простых жизненных потребностей. Нигилистическая картина мира своим обязательным моментом должна иметь необъяснимость, иррациональность бытия; неправомерно было бы приписывать нигилистам представления о бездушном роке, злом Боге и тому подобное, свойственные другим духовным учениям и движениям. Такие представления все же дают человеку возможность выбрать определенный жизненный путь, тогда как нигилизм отрицает обоснованность такого выбора, считая любой «жизненный путь» искусственным, надуманным, фальшивым. Нигилист должен тратить свою жизненную энергию исключительно на удовлетворение естественных, спонтанно возникающих потребностей. При этом он не должен руководствоваться какими-либо нормами или правилами, поскольку в удовлетворении потребностей нет никаких правил.
Как утверждают изучающие личность преступников криминологи и судебные психологи, таких людей, которые не строят никаких жизненных планов, не стремятся ни к каким труднодостижимым целям, избегают всякой целенаправленной работы, отрицают необходимость какой-либо социальной организации, презирают всякие правила и ценности, живут только здесь и теперь, скорее всего, можно встретить в тюрьме, а не у кормила власти, к которой всегда стремились революционеры (72). Хотя и последнее не исключено.
Ведь, например, революционная деятельность в той же России была не только политической, но и преступной. То есть революционер есть одновременно и преступник, и политический деятель. А разве не называем мы стоявших у власти в Германии нацистов, проповедовавших беспрецедентный цинизм во внутренней и внешней политике, преступниками, осужденными Международным трибуналом? Может быть, политика есть вообще лишь вид преступности?
Если рассматривать политику не как определенную деятельность, а как особый настрой человеческого духа, то нигилизм является наилучшим основанием для такого настроя. Если нигилизм — это все-таки идея, пусть и отрицающая вообще надобность для жизни каких бы то ни было идей, то политика — это такое состояние человеческого духа, которое наиболее соответствует нигилистической идее. В этом состоянии духа человек в самом деле не нуждается ни в каких идеях, и ему даже не нужно для этого специально становиться нигилистом — он просто не может быть ни кем иным. Даже если человек, пребывающий в политическом состоянии, попытается придерживаться каких-нибудь идей — христианства или коммунизма, — ему это все равно не удастся. И нигилизм для него — не идея, а единственно доступный способ организации собственной жизни. Основная цель политика (не по профессии, а по душе) — власть, но если спросить его, зачем ему сама власть, то он не поймет вопроса.
Как уже сказано, настоящий исторический парадокс выразился в том обстоятельстве, что почти повсюду порядок покоится на власти людей, внутренний мир которых представляет собой полный хаос в самом худшем смысле этого слова. Когда же в каком-нибудь обществе остаются или насильно содержатся только политики, то есть люди с хаосом внутри и бездумной волей к власти вовне, начинается война всех против всех. Таким образом, криминальная и политическая деятельность являются самыми органичными для того образа жизни, который определяется нигилизмом. Это значит, что как публичная, так и тайная власть, которая является организующим началом нашей цивилизации, находится в руках преступников?
По определению еще одного немецкого мыслителя Мартина Хайдеггера, тоже близкого к нацизму, возглавлявшего некоторое время при нацистах Берлинский университет и даже сделавшего в 1943 году секретный доклад для гитлеровского руководства «О словах Ницше «Бог умер»», нигилизм есть «...историческое движение, а не какое-то кем-то представленное воззрение или учение. Нигилизм… — это не просто историческое явление среди других явлений, не только духовное течение наряду с другими — христианством, гуманизмом и Просвещением — в рамках европейской истории. Нигилизм по своей сущности скорее является основным движением в истории Запада. Это движение обнаруживает такую глубину, что его развертывание может иметь следствием только мировую катастрофу. Нигилизм есть всемирно-историческое движение народов земли, втянутых в сферу влияния современности. Поэтому он не есть только явление современной эпохи и не является продуктом 19 века...» (73).
Мысль Хайдеггера о том, что европейская цивилизация в своем развитии опирается на нигилизм, может иметь очень даже реальные основания, поскольку для «творческой элиты» Запада на протяжении очень долгого времени характерен радикальный скепсис относительно высших ценностей, тогда как мотив своих действий она почти всегда связывала исключительно с насущной ситуацией: «На счет высших ценностей и основ нашей жизни мы толком ничего не знаем, а действовать будем по обстоятельствам». Но действовать по обстоятельствам, то есть без всякого стоящего над этими обстоятельствами смысла, — это и есть кредо нигилизма, верховный императив «нигилистической религии».
Выразить эту религию, так же как и ее связь с возможностью мировой катастрофы, довелось другому немцу Эдуарду Гартману, провозгласившему в своей работе «Религиозное сознание человечества» (1882) глобальное самоуничтожение единственным выходом из ситуации бессмысленности существования. В своей нигилистической проповеди Гартман исходит из того, что над миром властвует лишенная разумных оснований слепая воля — совершенно необъяснимая, неведомая всемогущая сила, которая заставляет людей не только жить, но и любить жизнь и делать жизнь все более обманчиво привлекательной. На самом же деле последовательное избавление от иллюзий земного счастья, потустороннего счастья и счастья в результате исторического развития ведет к осознанию неразумия и нецелесообразности вселенной, а значит, и необходимости ее уничтожения. Иными словами, те, кто действительно исповедуют нигилизм как религию, должны стремиться уничтожить мир и все свои жизненные силы приложить к тому, чтобы привести его к окончательной катастрофе.
И мировая катастрофа действительно чуть было не случилась. Ядерное оружие начали разрабатывать как раз в нацистской Германии, а подхватили эту инициативу в России с ее победившей революционно-нигилистической традицией и в Америке — стране забвения, где прибывшие немцы, японцы, русские, индийцы уже через поколение забывают традиции покинутых родных мест, как бы отсекая все, что не может принести практической пользы и становясь стандартными американцами, настроенными на достижение максимальной выгоды минимальными средствами. Такой жесткий прагматизм, который ценит только то, что полезно, и не допускает траты средств, времени и сил на излишества, также сродни нигилизму.
Ядерная катастрофа не произошла, так как Германия проиграла, не успев создать свое «оружие возмездия», а через двадцать лет, во время Карибского кризиса, американскому президенту Кеннеди и советскому руководителю Хрущеву буквально в последний момент удалось договориться. Кеннеди и Хрущев, по всей видимости, не были нигилистами (74), однако в окружении каждого из них, на высоких постах были люди, которые настоятельно требовали мировой войны. Кто были эти люди, правившие богатыми нигилизмом странами, и ведшие мир к ядерной катастрофе? Где они теперь и нет ли у них последователей и преемников?
Весьма вероятно, что эти люди так или иначе властвуют и поныне. И уж кажется почти доказанным, что власть в России часто нигилистична, пусть даже отдельные ее представители и не понимают значения этого слова. Эти люди, уже не ориентируясь в историческом времени и пространстве, призывают к соблюдению закона, который чужд большинству народа и который они сами нисколько не уважают, но, напротив, непрерывно преступают. И этот закон принесен к нам европейцами («немцами»), которые, как видно, сами же признают нигилизм основой своего духа. Так чего же еще ждать от такой законности? Чем жестче и авторитарнее власти отстаивают закон, тем больше у нас беззакония.
Невольно приходит мысль, что действовать надо точно наоборот. Любой отечественный чиновник, предложи ему не ставить милицию на всех углах и не следить за мужиком (а за этим варваром нужен глаз да глаз) при помощи самой изощренной тайной полиции, немедленно предположит, что мужик воспользуется послаблением и учинит какое-нибудь дикое безобразие, как это делает сам этот чиновник. Однако факты говорят обратное: чем меньше власти, тем больше порядка. Прекрасно известно, что все репрессии обрушатся как раз на среднего человека, а настоящие преступники всегда найдут способ обойти закон. Адвокаты отлично знают, сколько неправовых шагов необходимо предпринять, чтобы добиться желаемого исхода дела в суде, однако форма при этом должна быть соблюдена.
Истинно общенациональный порядок на самом деле весьма далек от административных идеалов петрограндизма. Напротив, с точки зрения западного юридизма он больше похож на анархию. Неслучайно величайшие мыслители-анархисты Толстой, Бакунин и Кропоткин были русскими, и уникальный эксперимент по претворению в жизнь анархических идеалов в махновском Гуляй-Поле был также в России.
Все это, конечно, вовсе не означает, что идеологией адвокатуры должен стать, собственно, анархизм. Отрицание государственной власти, как правило, приводит только к ее усилению. Кроме того, теоретически власть есть необходимая опора всякого права. Задача состоит в том, чтобы власть именно оставалась таковой и ни в коем случае не выходила за пределы закона. Власть должна нуждаться в адвокатах, чтобы они защищали ее от требовательных подчиненных и разъясняли ей, как себя вести, чтобы не вызывать праведный гнев последних.
Адвокаты нуждаются во власти и для этого им недостаточно одной только профессии. Требуется идеология — специальное средство достижения власти. Просто придумать такую идеологию для адвокатов невозможно, потому что у них уже есть собственные взгляды, которые они вряд ли променяют на какой-нибудь суррогат.
Каковы идеи, с которыми, так или иначе, приходится считаться большинству адвокатов?
Прежде всего, это нигилизм, который выражается в трех формах:
1) массовый правовой нигилизм, то есть негативное отношение к необходимости и возможности осуществления законности в нашей жизни;
2) идеология, лежащая в основе действующего права, которая, по сути, является нигилизмом по отношению к национальным ценностям;
3) профессиональный адвокатский цинизм, который, с одной стороны, является реакцией на две первые формы нигилизма, а с другой — вообще присущ современной экономической цивилизации и коренится в реальных условиях данной профессии;
4) органическое мировоззрение людей, для которых высшей и абсолютной ценностью является власть сама по себе; таких людей сегодня можно чрезвычайно часто встретить как среди закоренелых преступников, так и среди современных политиков в России.
Данный вариант идеологии чрезвычайно привлекателен, однако он неприемлем в виду своей тотальной разрушительности, что демонстрирует специальный анализ нигилизма. Социальный распад во многом обязан, прежде всего, нигилизму. Глядя на сложившуюся ситуацию, следует действовать строго наоборот: в противостоянии власти и народа, закона и национальных ценностей адвокатура должна твердо и отчетливо принять сторону народа и его ценностей. Это означает необходимость критики нигилистического строя и редукции репрессивных форм общественного порядка в пользу гуманных и близких народу.
|
