«ДЕЛО ЙУКОСА» КАК ЗЕРКАЛО РУССКОЙ АДВОКАТУРЫ

(комплексное исследование в защиту российской адвокатуры и правосудия)

Приложение к журналу “Вопросы адвокатуры”

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
“ДЕЛО ЙУКОСА” И НИСХОЖДЕНИЕ АДВОКАТОВ В БЕЗДНЫ ПРАВОСУДИЯ

Раздел XI. Ложная состязательность судебных прений и банкротство адвокатуры

Присяжный поверенный Михаил Григорьевич Гребенщиков на заре российской адвокатуры обронил фразу: “Центр тяжести всякого процесса лежит не в прениях сторон, а в судебных доказательствах” (Журнал Гражданского и уголовного права. 1886, кн. 5. – Библиотека юридических редкостей адвоката А.В. Полякова (электронная). 2007 г..). Но она так и осталась фразой. Высказанная идея не получила сколько-нибудь заметного развития.
Напротив, судебным речам посвящена огромная литература. Складывается такое впечатление, что венец профессиональной деятельности прокурора и адвоката в судебном процессе – это речь.
Все пишущие на тему адвокатской техники указывают на роль ораторского искусства для адвоката, особенно касательно защитительной речи, отмечают различные приёмы речи. Хотя очевидно, что вообще любая речь, а не только речь адвоката, должна быть понятна, логична, выразительна, образна, лаконична и так далее.
Однако и государственному обвинению не чужды исследования судебного ораторского искусства.
Научно-исследовательским институтом проблем укрепления законности и правопорядка при Генеральной прокуратуре Российской Федерации было подготовлено и опубликовано методическое пособие под названием “Судебная речь государственного обвинителя” (Судебная речь государственного обвинителя. Методическое пособие. – М., 2003. С. 247.). В анонсе к изданию сказано, что Пособие подготовлено в целях оказания прокурорам методической помощи в овладении знаниями и навыками, необходимыми для поддержания государственного обвинения в суде без участия присяжных заседателей, для подготовки и произнесения качественной, убедительной по содержанию и форме судебной речи.
Пособие состоит из предисловия и двух разделов. Первый раздел посвящён методике подготовки и произнесения государственным обвинителем судебной речи. Второй раздел состоит собственно из речей государственных обвинителей на судебных процессах последнего времени.
В первом (методическом) разделе говорится обо всём: и о характеристике судебной речи государственного обвинителя, её цели и задаче; и об изучении материалов уголовного дела; и об определении позиции по уголовному делу; и о структуре, содержании и форме обвинительной речи; и даже о культуре речи государственного обвинителя.
Составители Пособия полагают, что на этом этапе судопроизводства прокурор имеет возможность чётко и ясно изложить свою процессуальную позицию по конкретному делу, которая в ходе судебного следствия могла проявляться лишь косвенно – через постановку вопросов, заявление ходатайств (С. 6 Пособия). То есть получается, что до речи прокурора все, включая суд, были в неведении о “позиции прокурора”? Зачем же тогда нужно изложение обвинения в начале судебного следствия и самоё представление доказательств, которое порой длится по нескольку месяцев? Для тренировки голосовых связок при чтении вслух разных текстов, которые (голосовые связки) понадобятся при произнесении речи?
Пособие учит, что, “оценивая с позиции обвинения исследованные в суде конкретные факты, обстоятельства и доказательства, отвергая всё недостоверное и сомнительное, прокурор своей судебной речью помогает суду установить истину, принять правильное, законное, обоснованное и справедливое решение” (С. 6 Пособия). А разве всё сомнительное и недостоверное не должно было исчезнуть или разрешиться на стадии представления доказательств, то есть собственно при доказывании фактов и обстоятельств? К речи, как завершающему штриху судебного следствия, стороны должны подойти без всяких сомнений. Если у кого-то и могут оставаться сомнения, так это только у суда.
В частности, Пособие рекомендует прокурору правильно определять объём и аргументацию доказательственной базы обвинения (С. 7 Пособия). Позвольте, так в речи будет изложен не весь “объём” доказательственной базы, а только избранная “аргументация”? Тогда зачем нужно было в течение нескольких месяцев читать вслух разные тексты под видом представления доказательств, если только о нескольких документах будет вскользь упомянуто в речи, пусть даже в многочасовой? Получается, что на стадии представления доказательств никто ничего не доказывал, то есть не демонстрировал доказательства, а в прениях ограничились логико-эмоциональным изречением о добре и зле. Тогда это не доказывание, а намёк судье.
Пособие напоминает, что произнесение обвинительной речи – дело творческое, оно не терпит шаблона, предполагает умение самостоятельно мыслить, выбирать правильную процессуальную позицию по уголовному делу на основании тщательного и добросовестного изучения его материалов, аргументировать и отстаивать её с использованием разнообразных логических и ораторских приемов (С. 7 Пособия). Вот именно, что речь – дело творческое, в котором ораторские приёмы первичны, а логические операции вторичны. Логические приёмы носят подчинённый характер в речи, они сами есть всего лишь обрамление ораторского искусства. В то время как в доказывании, при представлении доказательств, всему искусственному не должно быть места. Никакого “творчества” в доказывании, доказывание – это сухое, суровое ремесло, подчинённое естественным законам логики. И результаты логики не зависят ни от “правильно” выбранной позиции, ни от эмоционально-психологического воздействия, ни от “тщательности” и “добросовестности” изучения материалов дела. Неспособность доказывать, неумение демонстрировать доказательства всегда прячется за “творческую” позицию деятеля от искусства. Эмоционально-психологическое воздействие проходит быстро, а несправедливость судебного приговора вечна.
Составители Пособия широко ссылаются на признанных ораторов прошлого, на книги по искусству судебной речи. Правда, составители Пособия присяжных поверенных, то есть адвокатов, которые исследовали феномен судебной речи, скромно, даже стыдливо именуют судебными ораторами или деятелями. Хотя заметим, что в древние времена, когда сложилось искусство судебной речи, между ораторами не было деления на “обвинителей” и “защитников”.
Пособие указывает, что цель выступления прокурора с судебной речью – убедить суд в законности и обоснованности позиции государственного обвинителя по вопросам, разрешаемым судом при постановлении приговора (С. 9 Пособия). За несколько минут или часов убедить суд в своей правильности? А что же делали прокурор и адвокат в течение нескольких месяцев в судебных заседаниях? Читали вслух? И не убеждали ни в чём ни друг друга, ни суд? Это действительно так. А может быть, в целях процессуальной экономии свести весь судебный процесс к прениям? Ведь все, в том числе и суд, смогут сами прочитать материалы дела в тиши своих кабинетов. Весь судебный процесс займёт всего лишь несколько дней. И сразу приговор, который стороны смогут обжаловать. Большое подозрение, что при таком блиц-процессе “справедливость” судебных решений не пострадает, то есть она не изменится к “худшему”.
В Пособии даются рекомендации по изучению материалов уголовного дела, в частности, обращается внимание на ознакомление с законодательством, регулирующим уголовную ответственность за конкретное преступление и так далее. В Пособии говорится об уголовном и уголовно-процессуальном законах, но ничего не говорится о законах, нарушение которых и явилось причиной возбуждения уголовного дела и предъявления обвинения. Например, Пособие предписывает, что анализ правовой оценки (квалификации) деяния начинается с последовательного решения следующих правовых вопросов: 1) предусмотрено ли это деяние Уголовным кодексом РФ; 2) в какой статье Особенной части УК РФ описаны противоправные действия, в совершении которых обвиняется подсудимый; 3) не следует ли квалифицировать содеянное по другой статье УК РФ, предусматривающей ответственность за сходные деяния (С. 15 Пособия). Иначе говоря, Пособие не интересует собственно противоправность деяния подсудимого. Всё сводится к статье о наказании из уголовного закона. Вот и вся “законность”.
Любое “тщательное и добросовестное” изучение материалов уголовного дела будет бессмысленным и останется в эстетико-эмоциональном плену, если не будет сформулирована “противоправность” деяния, то есть то, какие нормативно-правовые акты предписывают должное поведение и каким образом эти предписания были нарушены обвиняемым. Собственно, установление такого [диспозиционного] нормативно-правового акта есть обстоятельство, которое подлежит доказыванию. Нужно определить, какой закон был нарушен обвиняемым. Это является обязательным элементом состава преступления. Но Пособие считает не обязательным, чтобы государственный обвинитель даже в речи, в последнем штрихе судебного следствия, поведал стороне защиты и суду, а какой всё же закон нарушил подсудимый, в чём его обвиняют. И адвокатам, видимо, это не интересно. Они обо всём сами догадаются.
В Пособии признаётся, что центральная и основная часть обвинительной речи – это анализ и оценка исследованных в суде доказательств и их источников в целях убеждения судьи в законности и обоснованности обвинения (С. 29–30 Пособия). Пособие провозглашает, что доказательства в речи должны быть тщательно и глубоко проанализированы и всесторонне, а не односторонне, оценены.
В Пособии говорится, что от государственного обвинителя требуется в каждом случае обосновать, почему он доверяет одним доказательствам и не доверяет другим, почему он считает одни доказательства существенными и бесспорными, а другие – не имеющими значения по делу. При наличии противоречивых доказательств государственный обвинитель обязан проанализировать и оценить эти доказательства и, опираясь на другие, достоверные доказательства, убедить суд и иных участников судебного разбирательства в истинности доказательств, на которых основано обвинение, и ложности тех, которые ставят его под сомнение. Такой объективный подход к анализу и оценке доказательств повышает убедительность обвинительной речи, считают составители Пособия (С. 31 Пособия).
Однако если в речи прокурор анализирует и оценивает свои же собственные доказательства, то тогда что делал государственный обвинитель на стадии представления им этих же доказательств? Или государственный обвинитель, так же как и все остальные участники судебного процесса, не знал, что и как он хочет доказать, зачитывая вслух разные документы. Оказывается, только накануне своей речи прокурор понял, каким своим доказательствам он доверяет, а каким не доверяет, какие доказательства существенные, а какие не имеют значения для дела. И только в речи государственный обвинитель решил, наконец-то, поведать об этом стороне защиты и суду. А если он об этом не расскажет, то никто никогда об этом не узнает? Получается, что государственный обвинитель никакие доказательства не представлял на стадии представления доказательств. Иначе говоря, если бы была демонстрация доказательств, то есть представленные сведения были бы сторонами проанализированы и оценены, как того требует заложенный в уголовно-процессуальный закон разум, то государственный обвинитель накануне речи обладал бы исключительно достоверными аргументами. Сведение, которое ничего не доказывает, не является судебным доказательством, независимо от того, правильно или неправильно его добыли и приобщили к материалам уголовного дела. Все сомнения в обстоятельствах (фактах) должны быть разрешены на стадии доказывания. Если сомнения остались у сторон, то судебное следствие, то есть доказывание, может или должно быть возобновлено. Если доказательства продемонстрированы, то уже не надо будет беспокоиться ни о какой “убедительности” речи.
Но откуда столько фантазии о судебных речах? Как можно писать книги и даже защищать диссертации о том, что неизвестно? Пишущие о судебных речах сочиняют структуру, систему, содержание речей и расписывают всевозможные речевые приемы. И действительно, адвокаты и прокуроры не ленятся прочитывать кое-какие “методические” книги о судебных речах и концентрируют всю свою эмоционально-интеллектуальную энергию на составлении и произнесении судебных речей. В “деле Йукоса” можно обнаружить речь государственного обвинителя объёмом более ста пятидесяти страниц, а суммарная адвокатская речь, поскольку в этом же суде выступали с речами несколько адвокатов, составила несколько сот страниц. Такие речи не могут не превратиться в сумбур и какофонию.
Отчего адвокаты и прокуроры придумывают свои речи, если в процессуальном законе о содержании судебных речей ровным счётом ничего не говорится?
В Уголовно-процессуальном кодексе РСФСР (1960 года) в статье 295, которая так и называлась “Содержание и порядок судебных прений”, говорилось, что “судебные прения состоят из речей обвинителей, а также потерпевшего, гражданского истца, гражданского ответчика или их представителей, защитников и подсудимого, если защитник в судебном заседании не участвует”, а также то, что “участники судебных прений не вправе ссылаться на доказательства, не бывшие предметом рассмотрения на судебном следствии”. А в Уголовно-процессуальном кодексе Российской Федерации (2001 года) в статье 292 под таким же названием, сказано, что “прения сторон состоят из речей обвинителя и защитника. При отсутствии защитника в прениях сторон участвует подсудимый”. Вот и всё “содержание” прений, то есть закон никак не определяет содержание речей. Прения – это речи, да ещё реплики. А речи и реплики есть прения. Собственно, о чём нужно говорить в речах и зачем они нужны, современный закон умалчивает.
Может быть, процессуальный закон дореволюционной (1917 года) России что-нибудь раскроет о речах?
Читаем. Устав Уголовного Судопроизводства, Книга II. – Порядок производства в общих судебных местах. Глава Восьмая. О заключительных прениях по судебному следствию.
Статья 735. Судебное следствие завершается прениями по существу рассмотренных и поверенных доказательств.
Статья 736. Заключительные прения состоят:
  1) из обвинительной речи Прокурора или частного обвинителя;
  2) из объяснений гражданского по делу истца, и
  3) из защитительной речи защитника, или из объяснений самого подсудимого.
Статья 737. Прокурор в обвинительной речи излагает: существенные обстоятельства в том виде, в каком они представляются по судебному следствию, и заключение своё о свойстве и степени вины подсудимого.
Статья 738. По делам, решаемым без участия Присяжных Заседателей, Прокурор в обвинительной речи излагает заключение своё не только о виновности подсудимого, но также и о наказании, которому он подлежит по закону.
Статья 739. Прокурор в обвинительной речи не должен ни представлять дело в одностороннем виде, извлекая из него обстоятельства, уличающие подсудимого, ни преувеличивать значения имеющихся в деле доказательств и улик или важности рассматриваемого преступления.
Статья 740. Если Прокурор находит оправдания подсудимого уважительными, то обязан, не поддерживая обвинительного акта, опровергнутого судебным следствием, заявить о том Суду, по совести.
[Примечание современное. Как же обвинение может быть опровергнуто судебным следствием, если ничего не доказывалось и не опровергалось, а было только зачитывание вслух разных документов? Нельзя заявить об отказе, если никто ничего не опровергал. Если не было опровержения, то и совесть не затронута.]
Статья 744. Защитник подсудимого объясняет в защитительной речи все те обстоятельства и доводы, которыми опровергается или ослабляется выведенное против подсудимого обвинение.
[Примечание современное. Чтобы что-то опровергнуть, это что-то должно быть выведено. Выводится доказыванием, а не чтением вслух. Речь – это всего лишь штрих.]
Статья 745. Защитник подсудимого не должен ни распространяться о предметах, не имеющих никакого отношения к делу, ни позволять себе нарушать должное уважение к религии, закону и установленным властям, ни употреблять выражения, оскорбительные для чьей бы то ни было личности.
[Примечание современное. Чтобы адвокат не распространялся о не имеющих отношения к делу предметам, эти предметы вначале судебного процесса должны быть определены. Что в современных судах не делается, не считая чудесных исключений. Уважение к религии, закону и власти ныне объединено в понятие “уважение к суду”. То есть уважение к суду не есть исключительно уважение к личности судьи. Поэтому неуважение к суду может проявить любой участник процесса, в том числе и сам судья, если он, например, не исполняет процессуальный закон.]
Статья 746. В прениях, предшествующих постановлению решения Присяжными Заседателями, стороны имеют право касаться как законов, коими определяется свойство рассматриваемого преступного деяния, так и наказания, назначенного за него законом, и других законных последствий решения Присяжных Заседателей.
[Примечание современное. Судебная речь имеет смысл эмоциональной оценки установленного и доказанного совершённого обвиняемым деяния. Отсюда только в прениях возникает вопрос о наказании. Это не относится к гражданского иску, в котором притязания известны сразу.
Однако разумность процесса, принцип состязательности требует, чтобы государственный обвинитель в начале судебного процесса по изложению обвинения определил предлагаемую им меру уголовного наказания. Зная наперёд о мере наказания, сторона защиты имела бы полное представление о предъявленном обвинении. Что, несомненно, оказало бы влияние на самоё существо судебного следствия. Тогда бы адвокату труднее было бы заменять стадию доказывания чтением вслух разных документов. А государственному обвинителю надо бы выводить предлагаемую им меру наказания на стадии представления доказательств доказыванием, а не чтением вслух разных документов и задаванием бессмысленных вопросов многочисленным свидетелям. Оглашение вначале судебного процесса стороной обвинения меры наказания никак не повлияет на те редчайшие случаи, когда государственный обвинитель вдруг отказывается от обвинения. Напротив, оглашение меры наказания в начале процесса только придаст всему судебному следствию цельность и логическую определённость. Существо уголовного иска должно быть известно обвиняемому с самого начала судебного следствия. Предварительное расследование завершено. Прокурор, око государево, согласился с результатами предварительного расследования, признаёт обвиняемого виновным в совершении инкриминируемого ему преступления, решил направить уголовное дело на судебное расследование и поддерживать обвинение в суде. Следовательно, прокурору, как человеку разумному, должна быть понятна и мера наказания, которую он желает, чтобы суд назначил обвиняемому. Без выдвижения меры наказания в начале судебного процесса всё предстоящее судебное следствие и прения приобретают абсурдный характер.]
Статья 748. По изложении защиты подсудимым или его защитником, как Прокурор или частный обвинитель, так и гражданский истец могут представить свои возражения, но во всяком случае право последнего слова принадлежит подсудимому или его защитнику.
[Примечание современное. Нынче это репликами зовётся.]
Собственно, Устав Уголовного Судопроизводства тоже даёт смутное представление о содержании и смысле судебных речей. Вскоре по принятии этого Устава профессиональная энтропия присяжных поверенных и прокуроров возросла, и заключительные прения превратились в оторванный от судебного следствия риторический акт. Что уже тогда вызвало сомнение в правильности таких заключительных прений.
Присяжный поверенный, профессор Леонид Евстафьевич Владимиров в 1873 году в книге “Суд присяжных. Условия действия института присяжных и метод разработки доказательств” (Напечатана в Харькове Университетской типографией. 1873. – См.: Библиотека юридических редкостей адвоката А.В. Полякова (электронная). 2007 год) последовательно разобрал все стадии судебного расследования и предложил порядок судебного следствия не на основе говорения речей, а на основе исследования доказательств, показав ущербность практикуемых судебных речей. Следовательно, их вредность в том виде, в каком они тогда представлялись. Изменилось ли что-нибудь с тех пор? Если интеллектуальная энтропия стремится к возрастанию, а ей ничто не противодействует, то и абсурд речей возрастает.
Хотя рассмотренный Леонидом Евстафьевичем способ представления доказательств касался суда присяжных, но принципиально он не может отличаться от суда без участия присяжных заседателей. Ибо ясность доказывания должна быть представлена и перед каждой стороной, и перед самим судом, а не только перед присяжными заседателями, которые якобы не сведущи в “юридической” науке, и поэтому им надо объяснять всё попроще. И нельзя уповать, что прокурор, адвокат и судья обо всём сами и непременно правильно догадаются. А они возьмут и не “догадаются” или сделают вид, что не “догадались”.
Профессор Л.Е. Владимиров считал, что даже самая превосходная последовательность допроса свидетелей, рассмотрения вещественных доказательств и прочитывания кое-каких актов не принесёт той пользы, какую могла бы принести, если приступать к допросу свидетелей и рассмотрению иных доказательств без всякого объяснения, что именно будет сейчас доказываться на суде (Суд присяжных. С.240–241). Л.Е. Владимиров даже предлагает формулу такого пояснения. Дело не только в присяжных. А разве обвиняемый и его адвокат не должны наперёд знать, что хочет доказать прокурор показаниями вызванного им свидетеля? Та же неизвестность цели допроса и свидетелей защиты.
Профессор Л.Е. Владимиров полагал, что не только каждая сторона должна наперёд объяснять, что именно она хочет доказать и зачем именно будут допрашиваться такие-то свидетели или зачитываться такие-то акты, то есть цель демонстрации доказательства, но и представить краткий очерк того, что “целый ряд свидетелей будет доказывать”, ибо “такой очерк, или конспект, облегчает обозрение того, что должно иметь место на судебном следствии” (Суд присяжных. С. 242–243).
Дело не в том, что некоторые относятся к современным процессуальным законам как к чему-то, что кое-как списано с Устава Уголовного Судопроизводства. Хотя этот Устав считался одним из лучших процессуальных законов в континентальной Европе, но он не устранил схематичности и примитивности судебного доказывания в одном отдельно взятом судебном процессе, от которых страдает самоё правосудие. Однако и заложенный в современный процессуальный закон смысл не создаёт непреодолимых препятствий для правильного, грамотного доказывания. Это вопрос воли и интереса.
А каким образом судебные речи связаны с судебным следствием и зачем они нужны, если судебное следствие проведено правильно, всем всё известно и понятно? Остались лишь доказанные тезисы. Л.Е. Владимиров считал, что, будучи самостоятельным отделом в процессе, польза заключительных прений по судебному следствию весьма сомнительна, поскольку они скорее путают, чем поучают (Суд присяжных. С. 243).
Его сомнения обосновываются следующим. (1) Заключительные прения оторваны от бывшего на судебном следствии разбора доказательств и представляют речи, которые обыкновенно наперёд приготовляются, а потому и имеют свою особенную систему, отличную от порядка представления доказательств на судебном следствии. (2) Стороны в своих речах спорят о доказательствах, препираются, расточают красноречие, сыплют фразами, а всё это скорее путает, чем помогает в анализе доказательств. (3) Стороны в своих видах толкуют вкривь и вкось слова свидетелей, представляют о показаниях последних продолжительные объяснения. Многословие и полемика речей, перетасовка и взбалтывание сторонами доказательств в заключительных прениях удаляет от всех судебное следствие, перепутывает доказательства, вредит системе разработки доказательств (Суд присяжных. С. 244–245).
Конечно, Леонид Евстафьевич прежде всего был озабочен пониманием присяжных заседателей, но государственный обвинитель и защитник обвиняемого не в меньшей степени должны озаботиться как собственным пониманием судебного следствия, так и пониманием друг друга, и особенно тем, чтобы суд понимал, что и о чём говорят стороны. Однако при стороннем созерцании судебных процессов по уголовным делам нельзя отделаться от ощущения, что одной стороне не интересно, что говорит другая сторона, а суду безразлично, что говорят обе стороны, лишь бы грубо не ругались. Адвокаты со скукой ожидают, когда прокурор закончит читать вслух многочисленные документы, а прокурор с нетерпением ждет конца такой же читки адвокатами. Потом демонстрация красноречия сторон в прениях. Если никакого доказывания в судебном следствии фактически не бывает, то надо полагать, суд без всякого судебного следствия и прений сам определяется с виной и мерой наказания. Ибо приговор никак не связан ни с судебным следствием, ни с прениями сторон. Приговор логически не вытекает из них.
Профессор Л.Е. Владимиров полагал, что заключительные прения не должны составлять самостоятельного отдела в процессе, а между доказательствами и приговором должна быть тесная и непосредственная связь. Поэтому судебное следствие должно быть, по его мнению, организовано в следующем порядке. Прочитывается краткий обвинительный акт. Потом обвинитель произносит речь, в котором излагаются доказательства, на которых строится обвинение. Такая речь естественным образом будет краткой, без лишних фраз. Вступительная речь обвинителя есть обзор, очерк доказательств. Эта речь позволит следить за обвинительным следствием, так как эта речь будет подтверждаться демонстрацией доказательств. Иначе всякое голословное утверждение будет изобличаться тут же судебным следствием. По окончании вступительной речи обвинителя, начинается обвинительное следствие. Сторона обвинения представляет доказательства. По каждому доказательству должны быть делаемы замечания сразу после отобрания самого доказательства. Такие замечания делает как сторона обвинения, так и сторона защиты. Таким образом, самоё защита начинается уже на самом обвинительном следствии. Именно на этой стадии, настаивает профессор, уместно сопоставлять одно действие судебного следствия с другим, из этого сопоставления выводить заключения в пользу или во вред подсудимого. И сразу по представлении доказательств, то есть по окончании обвинительного следствия, государственный обвинитель должен произнести заключительную речь. Тогда такая речь будет самым непосредственным образом связана с представленными стороной обвинения доказательствами. После этого начинается следствие защитительное. Защитник произносит вступительную речь, представляет доказательства и произносит заключительную речь. В таких речах едва ли будет место пустословию, ибо она будет продолжением судебного следствия, полагает профессор. Однако “в тех странах, где заслуги председателя оцениваются по числу осуждающих вердиктов, добытых им на суде, никакая организация не даст хорошего правосудия”, – соглашался профессор Л.Е. Владимиров (Суд присяжных. С. 249–253).
Если вчитываться в современный уголовно-процессуальный закон, то описанные приёмы судебного следствия не только не возбраняются, а напротив, предполагаются. Самоё изложение обвинения предполагает очерчивание круга конкретных обстоятельств и фактов, которые сторона обвинения намерена доказать, а также очерк доказательств, которыми обстоятельства будут доказаны. Высказывание отношения к предъявленному обвинению, по сути, есть не что иное, как ответная вступительная речь стороны защиты, отзыв на уголовный иск. По сути, между частями 1–3 статьи 335 Уголовно-процессуального кодекса России (2001 года) и статьёй 273 этого же Кодекса нет противоречий. Они предоставляют сторонам сделать в любом судебном процессе вступительные заявления по обвинению и защите от обвинения, внося в предстоящее судебное следствие ясность, предсказуемость, разумность.
Если речи оторваны от всех предыдущих судебных стадий процесса (у нас редко можно обнаружить и судебное следствие в его логическом проявлении), то самоё вынесение приговора оторвано от судебного разбирательства, сам приговор произволен и никак не вытекает ни из содержания судебного следствия, ни из эстетико-художественного содержания речей. Получается, что судебные речи, в современном их исполнении, есть способ прикрытия судейского произвола.
Судебные прения, речи имеют отдаленное отношение к словесным состязаниям, они всего лишь намёк на состязательность. И как отметил адвокат Л.Е. Владимиров, намёк никто не обязан аргументировать, намёк потому и намёк, что его доказывать не нужно (Суд присяжных. С. 246).

Казус. Речь государственного обвинителя (объём 150 страниц)
Государственный обвинитель сказал, что настало время подвести итог проделанной работы. И начал свою речь с констатации того, что анализ собранных по уголовному делу доказательств в совокупности позволяет сделать однозначный и категоричный вывод о том, что, несмотря на отрицание подсудимыми своей вины, факт в совершении ими на протяжении длительного периода времени противоправных действий нашёл в суде своё полное подтверждение.
Далее государственный обвинитель описал обстоятельства, которые, по его мнению, были установлены в ходе судебного следствия. Государственный обвинитель описал жизнь подсудимых за несколько лет, в течение которых они руководили, завладевали, преследовали цели, приобретали, обеспечивали, создавали, знали, вводили в заблуждение, использовали, входили, получали, не выполняли, уклонялись, присваивали, пользовались правом, причиняли ущерб, лишали, поручали, изымали, обращали, исполняли, создавали видимость, уклонялись, оформляли, разрабатывали планы, перечисляли под видом, организовывали, реализовывали, действовали, обращали в свою пользу, распределяли роли, действуя совместно с другими лицами, входившими в состав организованной группы. Государственный обвинитель назвал совершённые подсудимыми деяния противоправными действиями. Однако не были названы те нормы права, которые были нарушены подсудимыми, и какое поведение должно быть присуще законопослушным гражданам. В речи государственный обвинитель назвал множество имён людей и названий организаций, привёл массу цифр.
Государственный обвинитель квалифицировал эти действия по пунктам, частям и статьям уголовного закона.
Потом государственный обвинитель объявил, что он переходит к анализу собранных доказательств, но перед этим заявил, что он не ставит перед собой задачу подробно пересказывать все сведения, свидетельствующие о совершённых подсудимыми противоправных действиях, поскольку соответствующие доказательства исследовались судом непосредственно в ходе судебного следствия на протяжении нескольких месяцев. Государственный обвинитель полагал, что ему стоит лишь высказать мнение относительно тех вопросов, которые предстоит разрешить суду, чтобы решение суда было законным, обоснованным и справедливым. Государственный обвинитель констатировал, что вина подсудимых в предъявленном им обвинении полностью доказана исследованными в ходе судебного разбирательства доказательствами.
Анализ “собранных по делу доказательств” свёлся к тому, что государственный обвинитель называл какой-нибудь документ и делал какое-нибудь утверждение. Например, протоколы собраний органов организации свидетельствовали о том, что подсудимые были “фактическими” руководителями организации. Или прокурор поведал, что имеющиеся в деле доказательства, которые были исследованы в суде, свидетельствуют о том, что подсудимые всегда руководили деятельностью таких-то организаций; регистрация организаций подтверждается заявками на регистрацию и учредительными документами; из устава организации можно узнать о предмете её деятельности и так далее. Также он напомнил, кто что сказал или пояснил. Потом всё перечисленное было названо подтверждением совершения подсудимыми, в частности, хищения. При этом государственным обвинителем не было названо ни одной нормы права, вопреки которой действовали подсудимые. Просто всё было названо хищением, а совершённые сделки “фиктивными”. Далее государственный обвинитель попросил суд назначить подсудимым меру наказания.
[Примечание. Были ссылки или отсылки к нескольким десяткам прочитанных под видом представления доказательств документов. Чтение вслух нужно было для создания чувства внутренней убеждённости. Ни одно из доказательств не демонстрировалось. Никаких упоминаний нормативно-правовых актов. Никакого анализа законов, которые были нарушены, и того, как дoлжно было поступать. Никакой противоправности не установлено. Доказывания нет и не было. Речь как форма и способ эмоционального воздействия, как призыв в борьбе с недругом. Но для настоящего исследования важно, как поведут себя адвокаты. Ибо прокурор волен считать, что стороной обвинения всё было доказано на стадии представления доказательств. Ему же никто не перечил в выбранной им форме и способе доказывания. Адвокаты полностью поддержали прокурора в этой форме и в этом способе. Единственное, что требует процессуальный закон от государственного обвинителя в судебной речи, так это высказать мнение о мере наказания. Это прокурор и сделал. А то, что он долго говорил, так это его личное профессиональное желание. Тем более, если адвокаты внимательно слушают прокурора, то почему надо отказывать себе в удовольствии. Вопросы получения удовольствия право не регулирует.]

Казус. Речь адвоката 1. Вся речь адвоката была объёмом более семидесяти страниц. Адвокат перечислил эпизоды обвинения, которые он собирался проанализировать.
Адвокат рассказал, как аргументация обвинительного органа от постановления к постановлению о предъявлении обвинения менялась. Адвокат продемонстрировал несуразности, противоречия в представленном обвинительным органом обвинении. Адвокат апеллировал к руководящим разъяснениям Верховного суда России. Адвокат обратил внимание, что в предъявленном обвинении отсутствует достоверность обвинения, так как в нём отсутствуют конкретные даты, места совершения деяний, которые обвинительный орган трактует как противоправные. Адвокат продемонстрировал вольность обращения обвинительного органа с юридическими терминами. Такую вольность обращения с юридическими терминами адвокат назвал беллетристикой. Однако из беллетристики нельзя сделать правовых выводов. Адвокат сказал, что в материалах уголовного дела, наперекор любому мыслимому праву, сторона обвинения не приводит сведений о том, где, когда, каким образом и что конкретно противоправного совершил обвиняемый по каждому из эпизодов уголовного дела. Не соблюдён принцип презумпции невиновности.
Подсудимый был привлечён обвинительным органом к уголовной ответственности не за совершённые им лично конкретные деяния, а за набор признаков, которые обвинительный орган якобы усматривает в описываемых событиях. Адвокат изложил приведённую обвинительным органом формулу и фабулу обвинения. Адвокат указал, что и в обвинительном заключении, и в материалах уголовного дела отсутствуют какие-либо доказательства, подтверждающие обвинение. Наоборот, сторона обвинения привела неопровержимые доказательства непричастности подсудимого к указанным стороной обвинения деяниям.
Адвокат напомнил, что единственным основанием уголовной ответственности является совершение деяния, содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного уголовным законом, суд же обязан всё достоверно установить, а то или иное действие (бездействие), которое прямо не запрещено уголовным законом, не может быть признано преступным. Иное означало бы применение закона по аналогии, что запрещено уголовным законом.
Адвокат цитированием изречений всяких профессоров показал, что и как надо понимать в уголовном законе.
Адвокат установил, что сторона обвинения безосновательно и бездоказательно квалифицирует обычную предписываемую законами предпринимательскую деятельность подсудимых как преступную.
Адвокат взывал, что суд, будучи самостоятельным и независимым субъектом уголовно-процессуальной деятельности, имеет полное право, более того – обязан, сопоставлять доказательства между собой при их проверке. Поскольку судебная практика рассматривает как необоснованные и недоказанные случаи обвинения, построенные на доказательствах, находящихся в противоречии с другими доказательствами.
Адвокат рассказал, что и как обосновывал государственный обвинитель в своей речи, что пытался доказать.
Адвокат утверждал, что стороне обвинения ничего не удалось доказать, а деяния подсудимых никакого ущерба не причинили. Подсудимый обвиняется в совершении хищения, однако в деле отсутствуют процессуальные документы, признающие кого-либо потерпевшим. Отсутствие указанного постановления является ещё одним доказательством отсутствия у обвинения доказательств не только вины подсудимого, но и самого события преступления, так как диспозицией данной статьи уголовного закона предусмотрена необходимость установить потерпевшего – собственника или иного владельца имущества.
Адвокат показал, как показания свидетелей вступают в противоречие с утверждениями, содержащимися в речи государственного обвинителя.
Адвокат продемонстрировал, что на основе приведённых стороной обвинения доказательств можно постановить только оправдательный приговор.
Адвокат очень и очень тщательно проанализировал заключение бухгалтерско-экономической экспертизы и показал, что рассчитанные экспертами различные финансовые показатели являются абсолютно недостоверными и допустимыми доказательствами признаны быть не могут. А самоё назначение и проведение экспертизы противоречит нормам Закона о государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации. В частности, адвокат указал, что эта экспертиза не является бухгалтерской по сути, так как она не исследовала вопросы правильности постановки и достоверности бухгалтерского учёта.
[Примечание. Такого анализа экспертизы адвокат не делал, когда прокурор зачитывал вслух это заключение эксперта под видом представления доказательств. Адвокат в речи, кстати, зачитанные прокурором документы на стадии представления доказательств называл не иначе, как “так называемые доказательства”. Хотя сам адвокат на стадии представления доказательств свои “доказательства” тоже не представлял, не демонстрировал, а лишь зачитывал.]
Далее адвокат разобрал аргументы обвинения.
Адвокат порассуждал о предмете уголовного права, о составе преступления, о принципе вины. Из принципа вины также следует, что к уголовной ответственности может быть привлечено только то лицо, которое само совершило преступление. При этом виновность лица подлежит доказыванию стороной обвинения. Законодательство в различных правовых сферах, регулирующее конкретное деяние, лишь тогда обоснованно влечёт за собой ответственность, когда вина доказана с точки зрения норм каждой из применимых к данному деянию отраслей материального права. Адвокат даже сказал, что при возбуждении уголовного преследования по обвинению в нарушении норм неуголовного законодательства ссылка на конкретные нормы этого законодательства необходима в качестве обоснования квалификации преступления. Адвокат сказал, что гражданско-правовые отношения сами по себе не исключают отношений уголовно-правовых. Однако в том, что касается преступлений против собственности и в сфере экономической деятельности, приоритет первых при правовой оценке сути деяний – так же как и вторых при определении ответственности за нарушение правовых запретов – очевиден. Только реальное деяние, преступающее границы дозволенного правом (то есть всей совокупностью норм права), признаётся преступным актом поведения. Установление лишь одного или нескольких, но не всех признаков состава преступления не позволяет говорить об основании уголовной ответственности. Другими словами, если деяние содержит признаки экономического преступления, то они (признаки) должны выводиться из всей совокупности правовых запретов, содержащихся в уголовном и других законах. При этом адвокат обильно цитировал авторитетные высказывания разных профессоров права. [Примечание. Адвокат, вообще-то, уверен, что уголовное преследование возможно не только за нарушение “неуголовного” законодательства, но, главное, за “нарушение” уголовного законодательства. Значит, это повод для “теоретического” спора со стороной обвинения. Концепция против концепции, теория против теории, воззрение против воззрения. В этом нет ничего удивительного, ведь для большинства адвокатов судебный процесс – это “игра”. Большинство адвокатов так и говорят: “процесс выиграл”, “процесс проиграл”. Однако в такой “игре” всегда всех “переигрывает” судья, который сам определяет “козыри”.]
Адвокат сообщил, что многие уважаемые правоведы признают необходимость учёта и соблюдения норм Гражданского Кодекса России в уголовном судопроизводстве. Адвокат также поведал, что в правовой доктрине в настоящее время всё более преобладающей становится точка зрения, согласно которой Уголовный кодекс не является единственным источником отрасли уголовного права, а система источников уголовного права включает все виды законов, начиная с Конституции России. [Примечание. Для адвоката это доктрина. И он выбрал подходящую доктрину. А государственный обвинитель и суд предложенную адвокатом “доктрину” не разделяют. У них своя “доктрина”. Это же всего лишь “доктрина”. Или игра?]
Адвокат констатировал, что ход судебного разбирательства, анализ представленных доказательств показывают, что и обвинение, и защита, и суд выяснили и установили многочисленные факты и обстоятельства, не имеющие сами по себе никакого уголовно-правового содержания: данные о компаниях, сведения о различных договорах, об исполнении обязательств и уплате налогов и тому подобное. Однако, делает вывод адвокат, в описательно- мотивировочной части приговора должны содержаться ссылки на нормы неуголовного законодательства, которым либо соответствовали, либо не соответствовали деяния обвиняемых. Ибо, прежде всего, на этом основании суд либо обосновывает, либо опровергает квалификацию обвинения. Адвокат сделал опять ссылку на авторитетного правоведа. [Примечание. Для адвоката, оказывается, зачитывание вслух прокурором и адвокатом разных документов и выслушивание свидетелей о событиях из их жизни и есть анализ “доказательств” в ходе судебного разбирательства и установление “фактов и обстоятельств”. Но адвокату ни прокурор, ни суд не сказали, какие “факты и обстоятельства” были установлены. Это всё относится к предположениям адвоката. А разве приговор может основываться на “предположениях”? См. главу “Арест”.]
Адвокат был удручён представлениями стороны обвинения о нормативно-правовом регулировании экономической деятельности. Адвокат посчитал эти представления невежественными.
Адвокат сообщил, что сторона защиты на стадии представления доказательств исследовала многочисленные материалы уголовного дела, из которых следовало, что подсудимые никому вреда не причинили, а совершённые сделки были законными. Однако сторона обвинения, игнорируя представленные ею же самой документы, выводит из описываемых деяний состав уголовного преступления, что следует расценивать как издевательство не только над законом, но и над здравым смыслом. [Примечание. Адвокат без всяких ссылок на авторитетных правоведов убеждён в том, что чтение разных документов вслух и было, оказывается, исследованием документов. И из такого чтения суд должен был догадаться, что имел в виду адвокат. Прокурор же, а потом и суд, не “догадались”. У них свои догадки и свой смысл, скрытый. Ведь никто ни разу не огласил свои догадки и смысл. Только в речах решили порезонёрствовать.]
Адвокат не забыл и о свойственном человеческой природе абсурде. Так, в частности, адвокат назвал полным абсурдом то, что обвинительный орган одновременно квалифицирует одно и то же деяние сразу по двум разным статьям Уголовного кодекса.
[Примечание. Адвокат в речи продемонстрировал эрудицию по разным юридическим вопросам, доказал отменное знание основ права. Вообще-то, адвокат полностью и окончательно показал всю несостоятельность речи государственного обвинителя. Ведь адвокат состязался с речью прокурора. Речь адвоката была, несомненно, риторически убедительней. Красноречивей. Даже “доказательней”. Но, правда, адвокаты, не знают, что доказывать следует не в речах, а во время, специально для этого предусмотренное. Правда, своевременное доказывание утомляет и сторону обвинения, и суд. И чтобы их не расстраивать, адвокаты избегают всякого доказывания на судебной стадии представления доказательств.
Заслуживает внимание противоречивость речи. Адвокат, только заслушав речь государственного обвинителя, обнаружил для себя отсутствие доказанности обвинения и указание на противоправность в обвинении, то есть какой закон был нарушен обвиняемым. Адвокат обнаружил абсурдность обвинения. Адвокат предпринял попытку преодолеть абсурд обвинения только логикой собственной речи. Упрощенчество судебного процесса, сведение процессуальных действий к примитивному ритуалу есть проявление возрастания профессиональной энтропии. Адвокат возросшую собственную профессионально-интеллектуальную энтропию и такую же энтропию у стороны обвинения и суда попытался преодолеть изучением публикаций по проблемам права и донести до суда свои знания, которые уменьшили указанную энтропию у самого адвоката. Но люди, пребывающие в состоянии крайней степени интеллектуальной энтропии, взывание чужого к логике, обращение к авторитетному мнению, использование риторических приёмов и прочее воспринимают как чудачество, как игру на публику, как незнание предмета, как пустой ритуал, не заслуживающий никакого внимания. Прозрение пришло, но оно запоздало. Однако сам адвокат всё равно остался в плену ложных представлений об уголовно-правовой противоправности. Адвокат выказал суду убеждённость, что статьи из уголовного закона регулируют бытовую жизнь людей, и за нарушение предписаний уголовного закона следует наказание, хотя наказание может последовать и за нарушение “неуголовных” законов. А суд взял и согласился с “дуалистической” концепцией адвоката и выбрал “концепцию” уголовную. Мол, подсудимый нарушил “уголовный” закон, то есть самоё санкцию. Адвокат же допускает, что можно осудить человека за нарушение “санкции” от правовой нормы.]

Казус. Речь адвоката 2 (объём восемь страниц)
Адвокат сказал, что в обвинительном заключении имелись случаи, когда искажалась истина, и привёл примеры такого искажения. Адвокат указал на противоречия в обвинительном заключении, а также на ложность посылок при обосновании стороной обвинения своих утверждений. Адвокат пояснил свои утверждения примерами из материалов уголовного дела. Адвокат проанализировал комплексную бухгалтерскую экспертизу (она была представлена стороной обвинения в качестве доказательства) и продемонстрировал, что представленное заключение нельзя отнести к категории бухгалтерских исследований, показал нестыковки в заключении, а также безграмотные и ложные заявления составителей заключения. Адвокат в заключение заявил, что собранные обвинительным органом “так называемые доказательства” не выдерживают никакой критики с точки зрения процессуального порядка их получения, информативности и элементарного здравого смысла и попросил оправдать своего подзащитного.

Казус. Речь адвоката 3 (объём 125 страниц)
Адвокат напомнил, что суд решает судьбы людей, и поделился оптимизмом о судьбах отечественного правосудия и надеждой на серьёзное и терпеливое исследование материалов уголовного дела судом. Адвокат признался в собственном волнении. Адвокат рассказал об эмоциональной обстановке во время судебного процесса. Адвокат высказал суждения о сущности понятия “подконтрольность” и сделал вывод, что каждый как-то и каким-то образом кому-то подконтролен. Адвокат пообещал спорить с обвинением и не переходить в полемику с доводами конкретного обвинителя, то есть с выступившим с обвинительной речью прокурором, и будет стараться говорить только о материалах уголовного дела. [Примечание. Таким образом, адвокат будет рассуждать исключительно о содержании обвинительного заключения, а не о речи прокурора.]
И адвокат объявил, что он приступает к непосредственному анализу доказательств. При этом адвокат выразил надежду, что те доводы, которые суд сочтёт действительно серьёзными, будут положены в обоснование правильного и справедливого приговора.
Адвокат сказал, что его подзащитный в подавляющей части тех обвинений, которые ему предъявлены, обвиняется в совершении преступлений в группе. Однако обвинение никакой группы не назвало и преступлений вообще никаких не было. Его подзащитный всё делал законно.
Адвокат объяснил, в чём состоит суть предъявленного обвинения. Расшифровал эту суть. Адвокат проанализировал процессуальную сторону уголовного преследования со стороны обвинительного органа. Адвокат рассказал, как неправильно было возбуждено уголовное дело, как неправильно велось расследование, как неправильно добывались доказательства. Адвокат напомнил, как сторона защиты во время судебного следствия заявляла ходатайства о признании недопустимыми доказательств, потому что они были получены с нарушением закона, что подтверждалось заключениями профессоров права. Адвокат заключил, что все доказательства, полученные в результате нелегитимного расследования, не имеют никакого юридического значения, и в силу этого, являясь недопустимыми, они не могут лечь в основу обвинительного приговора. Адвокат также сказал, что обвинительный орган применил статью уголовного закона не в той редакции.
Адвокат сказал, что обвинение не подтверждено никакими доказательствами.
Адвокат заметил, что для стороны защиты самое трудное – это защищаться от обвинения, которое не сопровождается доказательствами. Если перед судом возникает только всего лишь бездоказательное утверждение стороны обвинения и столь же бездоказательное утверждение стороны защиты, то, с точки зрения требования закона о бремени доказывания и презумпции невиновности, все сомнения должны толковаться в пользу обвиняемого. Однако адвокат посчитал, что на “практике” это происходит далеко не так. Дело в том, рассудил адвокат, что хотя и целый ряд обстоятельств в пользу обвиняемого, но за стороной обвинения – власть, авторитет государства, слова государственного обвинителя. Поскольку адвокат понимает, что иногда эти соображения перевешивают суждения стороны защиты, то поэтому он попытается даже совершенно недоказанные, а только обозначенные стороной обвинения утверждения опровергнуть, хотя адвокат и не обязан этого делать.
Адвокат высказал убеждённость, что адвокаты должны приходить в суд не для того, чтобы что-то доказать, а только для того, чтобы доказать, что прокурор ничего не докажет. Эта мысль восходит к французским адвокатам, как пояснил адвокат. Однако адвокат заявил, что он не пойдёт по пути французских адвокатов, а, учитывая наши российские реалии, наше правосудие и требования нашей “практики”, пойдёт дальше и взвалит на себя бремя опровержения утверждений прокурора. Что адво714 кат и продемонстрировал в своей речи. Адвокат всё обвинение систематизировал, придал абсурду обвинения стройность и завершённость, показал, что ни один из тезисов обвинения не доказан, а также всячески старался доказать антитезисы тезисам обвинения.
Адвокат показал, что подсудимый не может являться субъектом вменяемого ему преступления, так как подсудимый не обладает специальными признаками, чтобы быть обвинённым в совершении преступления. Адвокат посчитал, что он в речи доказал выдвинутый антитезис. Адвокат продемонстрировал, как сторона обвинения не доказала вменяемое подсудимому преступление.
При этом адвокат применил такой риторический приём, как постановка вопроса от имени процессуального оппонента, и сам же ответил на этот вопрос. Адвокат анализировал договоры и показывал несостоятельность мнения о них со стороны обвинения, обнажал противоречия в обвинительном заключении, пояснял разницу между владельцем и собственником, возмездной и безвозмездной сделкой.
Адвокат проанализировал вопрос об организованной группе. Рассказал о признаках такой группы и как могут они доказываться. Например, чтобы доказать существование организованной группы, необходимо доказать наличие прямой связи между предполагаемыми преступными действиями и действиями этих физических и юридических лиц. Адвокат поделился мнением, что осуществлению защиты препятствует то, что в обвинении не назван конкретный состав членов группы, то есть соучастников преступления, не указаны роли каждого из них, время и место возникновения соучастия, то есть вхождения в группу, а также иные обстоятельства, которые должны быть установлены. Помимо этого, обратил внимание адвокат, противоречиво указаны состав участников и то, какая форма соучастия вменяется подсудимому. Адвокат показал, что обвинительным органом ничего доказано не было, а само обвинение бессмысленное. Адвокат посетовал, что обвинительный орган не пояснял, почему им делается то или иное утверждение.
Адвокат проанализировал записи из записной книжки одного из подсудимых и показал произвольность их толкования обвинительным органом, а также несостоятельность обвинения. Адвокат рассказал, что сторона обвинения одно понятие подменяет другим. Адвокат сделал заявление, что никто никаких преступлений не совершал.
Адвокат опять напомнил суду, как уголовное дело возбуждалось, как расследовалось, как выделялось и как присоединялось, объяснил, какие процессуальные нарушения при этом совершались обвинительном органом, обосновал, что предварительное следствие по отдельным эпизодам проводилось без возбуждения дела, что является нелегитимным.
Потом адвокат проанализировал другие эпизоды обвинения.
Адвокат произвёл понятийный разбор выражения “ неустановленные лица”, показал подмену этого понятия обвинительным органом. Также произвёл разбор употребляемых в обвинительном заключении разных слов, смысл которых нельзя определить.
Адвокат приводил утверждения из обвинительного заключения и демонстрировал их полную смысловую несостоятельность, абсурд. Если в обвинительном заключении говорилось о плане, то адвокат доказывал, что никакого плана не было; если в обвинительном заключении говорилось о завладении, обмане, о группе, подчинении и так далее, то адвокат доказывал, что никто ничем не завладевал, не обманывал, не подчинялся, группы не было и так далее.
Адвокат сам раскрывал суть отношения стороны обвинения к предъявленному обвинению и раскрывал абсурдность утверждения обвинительного органа о противоправных действиях подсудимого. Адвокат сам объяснял позицию обвинения. И доказывал полную неправильность такой позиции.
Адвокат поставил перед собою вопросы, какие доказательства имеются по каждому утверждению и что устанавливается в доказательстве. Адвокат утверждал, что сторона обвинения вменяет подсудимому в некоторых случаях совершение действий без ссылок на конкретные доказательства.
Адвокат сделал видовой разбор доказательств, представленных стороной обвинения. Адвокат распределил все доказательства, на которые ссылается обвинение, на четыре группы.
К первой группе относятся утверждения стороны обвинения, которые вообще никак не доказываются, то есть приводятся голые утверждения без ссылок на какие-либо доказательства. Адвокат назвал первую группу “бездоказательностью”. Адвокат привёл примеры таких бездоказательных утверждений. Адвокат по этому поводу сокрушался, что когда приводят доказательство, можно его исследовать и сказать, достоверно оно или недостоверно. А как быть с простым утверждением – непонятно. Например, обвинительный орган абсолютно ни на что не ссылается при утверждении, что обвиняемый совершил обман. И это трудно понять. Поэтому всякое утверждение без доказательства есть фантазия, заключил адвокат.
Ко второй группе доказательств адвокат отнёс такие доказательства, которые как бы есть – в виде, например, документов, но эти доказательства негодные, потому что они не относятся к доказываемому факту. Вторая группа доказательств – это доказательства, которые не доказывают факт, который является предметом доказывания. Эти доказательства адвокат назвал “не относящимися” к предмету доказывания.
Третья группа доказательств – это доказательства с искажением их смысла и содержания. Доказательство есть, признаётся адвокат, оно относимо, но оно иногда как раз доказывает противоположное тому, что утверждает сторона обвинения. Однако сторона обвинения, чуть-чуть исказив смысл доказательства, говорит, что это доказательство доказывает именно то, что сторона обвинения считает установленным. Адвокат привёл примеры такого искажения стороной обвинения. Например, это может быть исключение из фразы только одного слова, когда фраза приобретает противоположный смысл.
К четвёртой группе доказательств, которые использованы стороной обвинения, адвокат отнёс доказательства, которые свидетельствуют, по мнению стороны обвинения, о заинтересованности разных возглавляемых подсудимыми организаций. Адвокат привёл примеры. Например, если коммерческая организация заинтересована в получении прибыли, что предопределено гражданским законом, то, следовательно, подсудимый совершал преступления. Адвокат спрашивает, но разве это доказывает преступный характер действий подсудимого, разве это доказывает, что прибыль, которую получила организация, является незаконной?
Адвокат изложил порочные методы доказывания стороной обвинения, рассказал о необоснованности утверждений стороны обвинения. Показал, что действия обвиняемого не содержат состава преступления.
Адвокат поговорил о возмездных и безвозмездных сделках, о стоимости и номинальной стоимости, о цене номинальной и рыночной и сделал вывод, что закон никто не нарушал, а обвинительный орган закона не знает и руководствуется не законом, а представлениями о законе.
Адвокат поговорил о фактах, оспариваемых сторонами и не оспариваемых.
Адвокат ещё раз напомнил суду, что он анализирует предъявленное обвинение на предмет того, а есть ли состав преступления в деяниях его подзащитного.
Далее адвокат анализировал всякие цифры, сопоставлял их и сделал вывод, что цифры выбраны обвинительным органом произвольно, без всякой возможности их осмысления, поскольку эти цифры неизвестно откуда появились в обвинительном заключении, а сторона обвинения никаких доказательств по этим цифрам не представила. Но даже те цифры, с которыми адвокат был согласен, тоже у адвоката вызвали недоумение. Правда, адвокат заявил, что, несмотря на путаницу в цифрах, ему иногда удавалось что-то распутать. Если обвинительный орган допускал ошибку, то адвокат показывал эту ошибку. Адвокат утверждал, что некоторые цифры он перепроверял.
Также адвокат рассказал, как никто не уклонялся от уплаты налогов, а утверждения обвинительного органа бездоказательны. Более того, исследованные в судебном следствии доказательства [Примечание. То есть зачитанные вслух документы и выслушанные ответы свидетелей.] опровергли эти утверждения. Продемонстрировал подмену понятий стороной обвинения. Адвокат ссылался на доказательства, то есть на разные документы из материалов уголовного дела. Адвокат показал, что это абсурд считать налоговые льготы уклонением от уплаты налогов.
Адвокат извинился, что, вероятно, слушать его утомительно для суда, но он должен выполнить свой долг до конца, высказать все соображения защитника, потому что его долг – защищать, а долг суда выслушать, учесть и принять, отвергнуть или частично принять соображения защитника. Адвокат пообещал сократить оставшуюся часть выступления.
Адвокат напомнил о некоторых ходатайствах стороны защиты и сказал, что противозаконно настаивать на обвинении, если срок привлечения к уголовной ответственности истёк.
Адвокат продемонстрировал, что его подзащитный невиновен также и потому, что непричастен к тем событиям, которые рассматриваются стороной обвинения как уголовного наказуемые преступления, а также потому, что в этих действиях нет состава преступления.
Адвокат напомнил, что не содержится и что содержится в показаниях свидетелей, а также о том, о чём никто не говорил, и что усматривается из показаний свидетелей.
Адвокат объяснил, как должны были поступать суды при рассмотрении спора о праве гражданском, как надо признавать сделки недействительными и поступать при признании сделки недействительной, то есть адвокат обрисовал законные пути.
Адвокат раскрыл суду суть обвинения по двум статьям уголовного закона. Адвокат показал, что обвинительный орган обвиняет его подзащитного за одно и то же действие по двум статьям уголовного закона. Адвокат выразил недоумение, как можно одно и то же действие признавать одновременно и хищением, и нехищением. Адвокат высказался об идеальной совокупности преступлений и назвал указанное обвинение абсурдом.
Адвокат показал искажение обвинительным органом сути ряда договоров, проанализировал понятия выручка, дивиденды, права акционеров.
Адвокат указал на отсутствие обвинения в лжепредпринимательстве, что подтверждает ложность утверждений обвинительного органа.
Адвокат объяснил содержание некоторых документов и показал, как это содержание было искажено обвинительным органом.
Адвокат объяснил, что деньги не похищались, а зарабатывались.
Адвокат сделал вывод, что причастность его подзащитного вообще к каким-либо событиям, которые обвинительный орган называет преступлениями, стороной обвинения не доказана, а наличие самого состава преступлений в деле опровергнуто материалами уголовного дела. На этом анализ дела был адвокатом закончен.
В конце адвокат выразил надежду, что суд его услышал и понял, и найдёт зерно истины в словах стороны защиты.
Адвокат при произнесении речи называл своего доверителя не иначе как по фамилии.
[Примечание. Адвокат учинил полный синтаксический разгром обвинительного заключения.]

Казус. Речь адвоката 4 (объём речи 22 страницы)
Адвокат предупредил, что он не предполагает широкой полемики со стороной обвинения. Адвокат пообещал привести доводы, которые покажут несостоятельность обвинения и необходимость вынесения оправдательного приговора подсудимому. Адвокат привёл доводы, из которых сделал вывод, что его подзащитный не уклонялся от уплаты налогов и не подделывал официальное документы.
Адвокат описывал мнение обвинительного органа и показывал неправильность этого мнения. Адвокат обращался к авторитету Верховного суда, а также к Конституции России, вспомнил о презумпции невиновности. Адвокат сделал сопоставительный анализ разных редакций уголовного закона. Адвокат охарактеризовал своего доверителя как хорошего и нравственного человека, обладающего высокой квалификацией, а также сравнил его с некоторыми всемирно известными людьми.
Адвокат сказал, что сторона обвинения ничего не доказала, показал, как сторона обвинения допустила ошибку в квалификации деяния и определении субъекта преступления.
В конце адвокат процитировал несколько литературно-публицистических произведений и передал суду свои формулировки по обстоятельствам судебного расследования.

Казус. Речь адвоката 5 (объём четыре страницы)
Адвокат раскрыл тему возбуждения уголовного дела и предъявления обвинений его доверителю. Адвокат продемонстрировал, как неправильно возбуждалось уголовное дело, как оно неправильно расследовалось, а также то, что по большинству предъявленных обвинений уголовные дела не возбуждались, а появились в результате выделения и присоединения уголовных дел. Адвокат сказал, что если сложить все технические ошибки, допущенные обвинительным органом, то получится, что всё уголовное дело – одна большая техническая ошибка. Адвокат пришёл к выводу, что обвинение не только необоснованно, но и незаконно.
Адвокат коснулся вопроса о гражданских исках, заявив, что эти иски незаконны и необоснованны, хотя бы по той причине, что предъявлены ненадлежащему лицу. Адвокат высказал суждения по обоснованию своего мнения.

Казус. Отказ подсудимого от выступлений в прениях
Подсудимый заявил, что он отказывается участвовать в прениях, и аргументировал свой отказ тем, что представителями стороны обвинения в обстановке вседозволенности и безнаказанности совершались беззакония и безнравственные поступки, и это не позволяет подсудимому опуститься до “равенства” со стороной обвинения и выступать с ответной судебной речью. Подсудимый назвал заявления представителя стороны обвинения безграмотными, а суждения примитивными, что свидетельствует о профессиональном невежестве и некомпетентности такого представителя. Когда суд обязал подсудимого не допускать обидных высказываний в отношении личности участников процесса, подсудимый сказал, что он говорит правильно.
[Примечание. Подсудимый посчитал невозможным выступать в прениях не по тактическим соображениям формы доказывания своей невиновности в предъявленном обвинении. А по причинам нравственного неприятия прошедшего судебного расследования, в котором, по мнению подсудимого, были попраны сущностные основы права, проявлено неуважение к судебной власти, которая включает и основы отечественного правопорядка, и российские законы, и российские власти, лишь частью которых является судебная власть. Неисполнение кем бы то ни было правовых предписаний во время судебного расследования, выражение неприятия любых российских властей или существующего политического режима, либо признаваемых российским народом нравственных принципов есть проявление неуважения к Суду. Поэтому проявить неуважение к суду может любое лицо, находящееся в зале судебного заседания во время судебного расследования. Таким лицом может оказаться и сам судья. Назначение адвоката в судебном процессе – реагировать на проявление неуважения к суду в форме обращения внимания на это судей, в том числе если такое неуважение проявляет и сам судья. Указание на неправильные поступки и личностные качества участника процесса, в том числе судьи, не является проявлением неуважения к суду. Процессуальный закон специально предписывает адвокату делать заявления по поводу действий председательствующего в суде.
Если для подсудимого были очевидны правонарушения в судебном процессе, что и послужило причиной его отказа участия в прениях, то почему адвокаты смиренно выступили с судебными речами и пытались что-то там опровергать и доказывать? Заявление подсудимого нельзя рассматривать отдельно от его адвокатов-защитников. Нужно исходить из предположения, что заявление подсудимого согласовано с адвокатами. Отсюда следует, что адвокатам следовало бы также отказаться участвовать в прениях с изложением причин такого отказа либо что подсудимый не должен был делать заявление об отказе выступать в прениях по причинам нравственного характера.]

Казус. О формуле приговора от адвокатов
По окончании прений адвокаты предложили суду формулировки решений по вопросам, которые суд разрешает при постановлении приговора, на нескольких сотнях листах.
[Примечание. Фактически объём предложенных стороной защиты формулировок приговора сопоставим с объёмом вынесенного впоследствии приговора. Такой объём формулировок содержит детальное опровержение утверждений обвинительного заключения. Если рассматривать уголовный процесс с позиции уголовного иска, то именно такие формулировки и должны являться основой состязательности, подлежать разбору в суде и относиться к категории состязательных бумаг. С точки зрения концепции уголовного иска, если обвинительное заключение считать формальным уголовным иском, то указанные формулировки стороны защиты будут опровержением обвинения, которое, следовательно, должно появляться в суде вслед за уголовным иском, и рассматриваться эти две состязательные бумаги должны последовательно. В противном случае, что и происходит сейчас, формулировки стороны защиты представляют не более чем памятку для суда, которая в большинстве случаев помогает суду сформулировать обвинительный приговор таким образом, чтобы избежать в нём противоречий для последующей устойчивости при обжаловании приговора стороной защиты.]

Примечание. В “деле Йукоса” обнаружены случаи, когда адвокаты были вынуждены заявить отказ от произнесения речей по причине превращения стороной обвинения при попустительстве суда стадии судебного следствия в абсурд.

Добавление. В заявлении об отказе от участия в прениях адвокат, в частности, указал:
“Сторона защиты лишается всякой фактической возможности для защиты, когда государственное обвинение при попустительстве суда руководствуется принципом “виновность всегда несомненна”.
Все, что мне было известно из предварительного расследования, это то, что моего доверителя обвиняют в хищении и легализации похищенного. Потом стало известно, что государственное обвинение требует лишить подсудимого свободы на длительный срок.
Государственное обвинение не изложило существо обвинения, не раскрыло элементы состава преступления. Сторона обвинения так и не пояснила в суде, что было похищено и было ли что-либо похищено вообще. Вопрос о предмете доказывания ни разу не поставило государственное обвинение. Государственный обвинитель на протяжении всего судебного процесса не выдвинул ни одного обстоятельства, подлежащего доказыванию, и, соответственно, ничего не доказывал.
Я ничего не могу сказать по поводу каких-либо доказательств, поскольку доказательств я не увидел и не услышал, а говорить о том, чего не видел и о чем не слышал, невозможно. На протяжении всего судебного процесса государственный обвинитель высказывал одни намёки. А намёки, как известно, не подлежат доказыванию, потому что они намёки.
В ходе судебных заседаний стороной обвинения были вызваны десятки людей, которых называли свидетелями обвинения. Все эти свидетели рассказывали о своей прошлой жизни. Ни один из них не сообщил сведений, позволяющих заподозрить, что совершалось какое-либо преступление. Государственному обвинению было безразлично, каких людей записать в свидетели обвинения и о чём их допрашивать. Государственный обвинитель даже не вникал в суть событий.
Все материалы уголовного дела состоят из документов и допросов свидетелей, которые не находятся в логико-правовой связи, позволяющей сделать вывод о каком-либо преступлении.
Государственный обвинитель руководствуется не законом, а одной ему ведомой целесообразностью. Потерпевший отрицает, что у него было что-то похищено. Однако государственный обвинитель это не замечает и отдаёт суду фотокопии каких-то исков из другого уголовного дела, в которых даже не указаны ответчики.
Поскольку в настоящем судебном процессе судебного следствия не проводилось и отсутствует процессуально-правовой предмет для профессиональной процессуальной защиты, я вынужден отказаться от участия в прениях сторон”.
В другом случае невозможности участвовать в прениях адвокат, в частности, заявил:
“Уголовный процесс един и непрерывен.
По окончании предварительного следствия обвиняемому и его защитнику было позволено ознакомиться только с половиной томов уголовного дела. Таким образом, обвиняемого лишили самой возможности знать, в чём он обвиняется, заявлять ходатайства по окончании предварительного следствия и пользоваться всеми правами для своей защиты в суде. В таком процессуальном состоянии уголовное дело было передано в суд для судебного следствия.
На стадии изложения предъявленного подсудимым обвинения государственный обвинитель из 800 листов обвинительного заключения зачитал несколько десятков страниц, на что было затрачено прокурором около четырёх часов. Излагая обвинение в форме зачитывания отдельных страниц из обвинительного заключения, прокурор так и не раскрыл, в чём обвиняется подсудимый, какие противоправные деяния он совершил. На попытки стороны защиты выяснить у прокурора, в чём состоит обвинение, последовал отказ прокурора. Прокурор мотивировал свой отказ тем, что он не обязан разъяснять и раскрывать ни суть обвинения, ни его содержание, даже если обвинение никому непонятно. Соответственно, если государственный обвинитель не пожелал раскрыть содержание обвинения, не указал на неправомерность деяний подсудимого, а только зачитал диспозиции двух статей из особенной части Уголовного кодекса России, то сторона защиты была вынуждена признать, что ей непонятно обвинение.
И если обвинение для обвиняемых непонятно, то, следовательно, отпадает вопрос о признании или непризнании подсудимыми своей вины. Нельзя же осознанно говорить о том, что непонятно.
Сторона обвинения не определила, в чём заключалась неправомерность вменяемых подсудимому деяний, то есть не указаны нормативно-правовые акты, которые нарушил подсудимый.
Обвинение не потрудилось даже назвать потерпевшего. Любое хищение предполагает наличие потерпевшего от преступления. Отсутствие потерпевшего в уголовном деле, возбужденном и расследуемом по факту хищения, делает судебный процесс юридически неопределённым, даже бессмысленным, и ставит под сомнение сам факт хищения. Сторона обвинения также сокрыла, что и как было похищено.
На стадии представления доказательств прокурор оглашал сведения, содержащиеся в документах, помещённых почти в двухстах томах материалов уголовного дела. Но прокурор ни разу не раскрыл доказательственное значение этих сведений, то есть какие обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела, эти сведения доказывают, и какое отношение к уголовному делу имеют эти документы. Иными словами, сторона обвинения не продемонстрировала логической связи аргументов и тезиса.
Нет доказательств со стороны обвинения – нет предмета для исследования защитой.
Таким образом, прокурором нарушены принципы: непосредственности исследования доказательств, равенства сторон и презумпции невиновности.
Презумпция невиновности предполагает, что сторона защиты не обязана доказывать своей невиновности. Прокурор же, устраняясь от определения обстоятельств, подлежащих доказыванию по уголовному делу, вынуждает сторону защиты, чтобы именно защита взяла на себя функцию по определению обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, и по доказыванию этих обстоятельств; чтобы защита доказывала свою невиновность, защищаясь от голословного, то есть бездоказательного обвинения.
При таких обстоятельствах защитник не может реализовать своё право по исследованию оглашенных прокурором документов, поскольку прокурор скрыл их процессуальное назначение.
На стадии представления доказательств стороной защиты было сделано заявление о том, что поскольку стороной обвинения не определены подлежащие доказыванию обстоятельства, то у стороны защиты нет предмета для доказывания, то есть сторона защиты не может подтверждать или опровергать какими-либо сведениями неизвестные обстоятельства.
Что касается гражданских исков, то они юридически не существуют. На эти иски никак нельзя процессуально реагировать, потому что в них ничего нет: нет содержания, нет доказательств требования. Вопрос об исках во время судебного следствия ни разу не поднимался. Это не иски. Это опять неизвестное. А о неизвестном нельзя судить.
В силу изложенных доводов адвокат не может реализовать предоставленное ему право участвовать в прениях и выступить с судебной речью. Адвокат вынужден отказаться от участия в прениях”.

Добавление. О равноправии сторон.
Ещё раз провозглашена состязательность в уголовном процессе. Решено, что сторона защиты и сторона обвинения пользуются равными правами перед судом. Следовательно, если сторона обвинения может задавать какие-либо вопросы подсудимому, конечно, для выяснения важных для судебного расследования обстоятельств (фактов), то и сторона защиты может задавать вопросы стороне обвинения, в частности государственному обвинителю по обстоятельствам обвинения, для разъяснения обвинения, в первую очередь по противоправности и объективной стороне деяния. Если сторона обвинения отказывается разъяснить обвинение, то предполагается, что обвинение непонятно стороне защиты. Сторона защиты утрачивает саму возможность участвовать в состязательном судебном процессе. Для стороны защиты судебный процесс на этом фактически прекращается, и следует пассивное ожидание заключительного судебного акта (приговора).