|
§ 1. Средства всенародного оповещения и адвокаты
Средства всенародного оповещения, куда включаются не
только периодические издания (газеты, журналы и тому подобное),
радио и телепередачи, но и всяческие брошюрки и
книжки, описывают множество частностей из “дела Йукоса”.
Они описывают частности, потому что целого “дела Йукоса”
не существует. Они, эти частности, поскольку имеют общее
основание понятие “дело Йукоса”, дают представление о сочинителях
всех мастей, как целой профессиональной когорте,
об их отношении к праву, раскрывает их правосознание. Но
их сочинения важны и тем, что они обнажают и адвокатов в
“деле Йукоса”.
По заметке в средствах всенародного оповещения об отдельно
взятом судебном процессе из тысяч и тысяч происходящих
в стране трудно судить о социально-нравственном
симбиозе описателей судебных процессов и адвокатов. Но
“дело Йукоса” структурирует этот симбиоз, выявляет их
взаимный интерес, привязанность, обнажает нравственные и
профессиональные стандарты сотрудников из средств всенародного
оповещения и адвокатуры. “Дело Йукоса” показало,
что адвокатура как институт неинтересна средствам всенародного
оповещения, служители этих средств не хотят знать
смысл адвокатской профессии. Поэтому адвокаты в средствах
всенародного оповещения предстают часто в беспомощном,
глупо-карикатурном виде.
Иллюстрация первая. Помощь недоброжелателям Икса.
Журналист пишет, что всенародно было заявлено, что
Икс собирается навестить разные земли для рекламы своих деловых проектов, а некто осведомлённый Игрек сказал не
всенародно журналисту, что Икс едет в эти земли изучать
народный дух. Что ж, получается, что, согласно журналисту,
всенародное заявление Икса было ложным, а истинные
намерения Икса посетить далёкие земли были иные. Если
об истинных намерениях Икса знал осведомлённый Игрек,
то была большая вероятность, что об истинных целях путешествия
Икса знали или, по крайней мере, догадывались
недоброжелатели Икса из разных деловых и бюрократических
кругов. Если путешествие Икса эти круги расценили как
угрозу их дальнейшему существованию, то было бы безответственно
с их стороны не пресечь это путешествие Икса.
Только зачем журналист хвалится своей осведомлённостью
и проницательностью и фактически всех убеждает, что недоброжелатели
правильно пресекли путешествие Икса? Если
раньше недоброжелатели Икса могли сомневаться в своей
правоте, то, благодаря журналисту, их сомнения рассеялись.
Осталась убежденность. Форма пресечения путешествия не
была изящной, но по существу была верной?
Иллюстрация вторая. Адвокат и курьер для особых по
ручений.
Журналист рассказал со слов адвоката о том, что адвокат
прибыл в обвинительный орган на допрос своего доверителя
и узнал, что его доверитель уже дал показания, но протокол
допроса ещё не был подписан. Доверитель сказал адвокату,
что нужно подписать протокол допроса и не делать никаких
заявлений. Адвокат подписал протокол допроса.
Журналист поведал, что адвокат ему пояснил, что он решил
не спорить с доверителем, так как адвокат имеет право спорить
с доверителем только в том случае, если доверитель хочет
дать показания против себя, и показания эти могут привести
к летальному исходу.
Если изложенное журналистом имело место в действительности,
то такое поведение адвоката безграмотно и подрывает
доверие к самоё адвокатуре как части системы правосудия.
Получается, что адвокат подписал протокол допроса без
участия в нём. Если доверитель что-то и наговорил следователю без присутствия адвоката, то адвокат не должен подписывать
такой протокол. Его может подписать допрошенное
лицо и следователь. Адвокат в допросе не участвовал. Или
весь допрос должен быть проведён с участием адвоката, а
предыдущие записи следователя не должны иметь никакого
процессуального значения. Адвокат не корректор и не
литературный редактор, чтобы читать составленный без
него протокол допроса на предмет литературного изящества
стиля изложения. Адвокат не должен верить ни следователю,
ни доверителю касательно содержания допроса. Адвокат не
присутствовал на допросе. Поэтому адвокат не может знать
как, почему, при каких условиях его доверитель дал те или
иные показания. Доверитель, поскольку он находится в сложной
для себя жизненной ситуации, может убеждать адвоката
в чём угодно, например, что он дал показания добровольно,
без принуждения и угроз со стороны обвинительного органа.
Адвокат всё равно не должен полагаться на волю и сознание
своего доверителя и подписывать протокол допроса, в котором
он сам не участвовал.
Самоё выражение “спорить адвокату с доверителем” для
адвоката недопустимо. Адвокат никогда не спорит с доверителем.
Адвокат разъясняет доверителю возникшие у последнего
юридические сомнения. Если доверитель не верит адвокату,
то соглашение должно быть расторгнуто. Адвокат не слуга у
доверителя. Если адвокат занял положение слуги, то это не
адвокат. С таким адвокатом никто не будет считаться никогда.
Адвокат превращается, в лучшем случае, в курьера для
особых поручений.
Конечно, журналист может не знать тонкостей правил
адвокатской профессии, но адвокат обязан прежде думать, а
потом оповещать о своих деяниях.
Иллюстрация третья. О профессиональном классе адвоката.
Журналист поведал откровения адвоката о сакральном
значении толщины предъявляемого обвинения. Адвокат за
момент до предъявления обвинения “разъясняет” своему доверителю,
что если постановление о предъявлении обвинения будет тоненьким, на одном-двух листочках, то не будет избрана
мера пресечения в виде содержания под стражу, а если это
постановление будет толстым, то заключат под стражу. Как
не восхититься профессиональным классом адвоката.
Иллюстрация четвёртая. “Известный адвокат” и лакей
власти.
Журналист рассказал, что адвокат одного обвиняемого по
уголовному делу осознал, что предстоящее уголовное дело
будет большим и сложным, и в одиночку сам адвокат его не
осилит. Тогда адвокат решил обратиться к разным известным
адвокатам с предложением также принять защиту его доверителя.
Как далее повествует журналист, некоторые “известные
адвокаты” сразу отказались, а некоторые другие “известные
адвокаты” просили время на размышление для того, здесь
журналист позволил модальное наклонение, чтобы спросить
разрешение у высочайшей власти на участие в уголовном деле
и отказаться, когда бюрократ из высочайшей власти посоветует
не участвовать в этом деле.
Не важен источник указанных мыслей об адвокатах. Ищущий
ли помощи адвокат поделился такими размышлениями
с журналистом или сам журналист сделал такие суждения из
повествования адвоката о своих поисках себе подобных адвокатов.
Во всяком случае, этот рассказ есть поклёп на самоё
адвокатуру, проявление зачатков недоверия к ней.
Каков синтаксис рассказа об “известных адвокатах”?
Сначала адвокатов делят на “известных” и “неизвестных”.
“Известные адвокаты” все сплошь трусы и агенты бюрократов
из высочайшей власти. “Известные адвокаты” всё делают с
разрешения и в интересах высочайшей власти. Или такими
качествами отличаются только те “известные адвокаты”, которых
знал ищущий их помощи адвокат? Если у “ищущего”
адвоката все знакомые ему “известные адвокаты” отличаются
такими низкими морально-волевыми качествами, то модальное
наклонение подсказывает, что сам адвокат, ищущий
“известных адвокатов”, обладает теми же низкими морально-
волевыми качествами. [Скажи, кто твой друг, и я скажу,
кто ты.] А кто такие “известные адвокаты”? Это те, которые часто мелькают в средствах всенародного оповещения? Если
это так, то сам ищущий их помощи адвокат тоже упомянут
в средствах всенародного оповещения, и по этому признаку
должен признаваться “известным адвокатом”. Коли это так,
то этот адвокат, как “известный адвокат”, тоже советуется с
высочайшей властью и есть лакей этой власти, потому как
он не представляет, что могут быть адвокаты “неизвестные”
и, следовательно, не лакеи власти. “Неизвестные” адвокаты
в лакейскую не заходят.
Иллюстрация пятая. “Специалист по обыскам”.
Одного адвоката назвали “специалистом” по обыскам.
“Специалист по обыскам” это что или как? Это тот, который
знает, как надо готовиться к обыскам, что делать обыскиваемым
во время обыска и что писать в протоколе обыска?
Среди адвокатов не бывает “специалистов” в чём-то.
“Специальность” чужда назначению адвокатской профессии.
Действительно, а как можно быть адвокату “специалистом”
в одном отдельно взятом процессуальном действии в потоке
единого многостадийного судебного процесса? Во всём остальном
адвокат может быть “неспециалистом”?
Иллюстрация шестая. “Суд доказал”.
В средствах всенародного оповещения порой пишут, что
“судом доказана” виновность такого-то в совершении преступления,
или “суд доказал”, что преступление совершил
тот-то.
“Судом доказано нечто” – фраза бездумная и вредная для
массового сознания.
“Дело Йукоса” показало, что в судах вообще никто ничего
не доказывает. Самонадеянно звучит признание адвоката о
том, что он что-то “доказал” суду. Если государственный
обвинитель ничего не доказывал, даже не сказал, что нужно
доказывать, а суд только следил за порядком в зале судебного
заседания, то, следовательно, и адвокат не мог ничего доказать,
так как ему не известно было, что нужно доказывать.
Адвокат только мнил, что он что-то доказывает. Если ничего
не доказывается, то ничего и не устанавливается.
Сам же суд ничего и не должен доказывать. Но суждение,
что “суд доказал”, например, вину осуждённого, имеет зловещий
смысл и производит на массовое сознание пагубное влияние.
В сознании запечатлевается, что если сам суд “доказал”,
то осуждённый непременно преступник и поделом ему. “Наши
суды не ошибаются и зря не сажают”. А заявления адвоката
для прессы о неправильном приговоре есть не более чем набор
пустых слов и способ отработать гонорар.
Иллюстрация седьмая. Пугало “презумпции невиновности”.
Правовой принцип “презумпция невиновности” в средствах
всенародного оповещения превратился в жупел и откровенную
глупость. “Презумпция невиновности” употребляется не
иначе как пугало. Мол, человека преступником может признать
только суд, до суда никто не может назвать человека преступником, до приговора суда человек-обвиняемый считается невиновным и никто не смеет считать его преступником.
Если такие утверждения верны, то ни один злодей не должен
предстать перед судом. Ибо, прежде чем вынести приговор,
должно быть проведено предварительное расследование,
предъявлено обвинение в совершении преступления. Для
возбуждения уголовного дела нужен повод и основание, что
есть не что иное, как самоё преступление. На судебное расследование
отправляют обвиняемого в совершении преступления.
На человека, как совершившего преступление, должно
быть кем-то указано. И эти кто-то есть прокурор, следователь,
потерпевший, родственники потерпевшего, гражданский истец
и др. Для них он преступник, то есть лицо, совершившее
преступление, преступившее закон.
Спросите у любой матери, как бы она назвала того негодяя,
который забавы ради из хулиганских побуждений искалечил
её сына. Она будет смиренно ждать, пока ей другая милая
женщина-судья раскроет глаза и скажет, кто искалечил её
сына и разрешит называть осуждённого преступником?
А посмотрите, сколько у нас в стране людей неподсудных
в силу своего социального и публично-экономического положения.
И как должен называть их пострадавший от деяний
этих “неподсудных”? А разве сам журналист не назовёт того преступником, кто растерзал его собственную дочь?
Или журналист будет всем рассказывать, что злодей – это
не злодей, и будет запрещать несчастной дочери указывать
на её терзателя, потому что тот ещё ни в чём не виноват, у
него “презумпция невиновности”, а пока что умный судья не
“доказал” ничью вину?
Сколько угодно и кому угодно можно называть негодяев и
злодеев всех мастей и категорий преступниками, но юридические
последствия для них наступят только в силу судебного
приговора. Ибо право на легитимное насилие принадлежит
государству.
Презумпция невиновности – категория чисто правовая.
Признание виновным в совершении преступления судом
означает, что нести наказание человек может только в силу
приговора суда, а не по воле какого-либо иного органа или
лица. Определённых гражданских прав обвиняемый лишается
только после вступления обвинительного приговора в законную
силу. И не надо вульгаризировать принцип презумпции
невиновности. Как и всякий правовой принцип, он глубок,
имеет много граней.
Однако называть всякого непонравившегося человека
“преступником” негоже. Как негоже ругаться, браниться,
нарушать общественный порядок. Тому мерило нравственные
нормы.
Другая сторона искажения принципа презумпции невиновности
в том, что если до приговора суда любого злодея всякий
потерпевший от него должен считать милейшим и добрым человеком,
“созданным по образу и подобию Божьему”, то тогда
всякий осуждённый непременно злодей и негодяй. Осталось
только убедить в этом невинно осуждённых и их матерей и
отцов. Справятся ли с этой пропагандистской задачей средства
всенародного оповещения?
Говорят, что в начале девяностых годов прошлого века,
всякий, кто что-то стал материального иметь, преступник.
Все преступники, кто не сидел на печи. Но тот, кто сидел на
печи, тоже преступник. Ибо сказано, что в поте лица свой хлеб
надо зарабатывать. А тот, кто сидел на печи, получается, жил
за чужой счёт. Он – вор. Опять “презумпция невиновности”?
Хотя обижаться можно на любые слова. Любое “положительное”
слово, например “умный”, может быть воспринято
как насмешка и оскорбление или способность совершать
преступления.
Иллюстрация восьмая. Демонические слова.
Служители средств всенародного оповещения часто употребляют
слово “официально”: “официально” заявил, “официальная”
точка зрения, “официально” адвокат сообщил. Слово
“официально” бессмысленно, не несёт никакой смысловой
нагрузки и производит демоническое воздействие на слушающего
или читающего.
Если адвокат может что-то “официально” сообщить, то,
значит, есть какие-то “неофициальные” сообщения. “Официально”
говорят правду, а “неофициально” ложь? Адвокат
говорит или не говорит. Он всегда должен говорить правильно.
У одного и того же адвоката может быть одновременно две
точки зрения, “официальная” и “неофициальная”? Если такое
может быть, то у адвоката раздвоение сознания. Он пребывает
в абсурде. Не надо употреблять слова, смысл которых
не известен никому. Даже для увеличения эмоционального
воздействия. Это опасно для свободы.
Если бы сами адвокаты не игрались словами, такими как
“выиграл” и “проиграл” процесс, что для адвоката недопустимо,
то и журналисты не проявляли бы такого пренебрежительного
отношения к результатам судебных процессов.
«Верно определяйте слова, и вы освободите мир от половины
недоразумений» (Рене Декарт).
Иллюстрация девятая. Адвокатское интервью.
Журналист добросовестно записал ответы адвоката. Адвокат
в интервью говорит, что по всем эпизодам не доказана
причастность осуждённого к преступлениям. Из слов адвоката
получается, что преступления были, но только причастность
осуждённого, по мнению адвоката, не доказана. А у суда другое
“мнение”. Суд согласился с адвокатом, что преступления
совершались, но не согласился, что подзащитный адвоката к
ним “не причастен”.
Или адвокат, отвечая на вопрос журналиста, утверждает,
что на скамью подсудимых его подзащитного привели не его
преступления, а другие обстоятельства. Из синтаксиса ответа
вытекает, что доверитель адвоката совершил преступления. Адвокату
известно о совершении преступлений его доверителем.
Далее возможна альтернатива. Или обвинение предъявлено за
те деяния, которые доверитель адвоката не совершал, а за совершённые
преступления, о которых адвокату известно, может
быть, ещё предстоит отвечать. Или фактически обвиняемый
подвергнут уголовному преследованию именно за совершение
тех преступлений, о которых адвокату известно, что совершил
их его доверитель, но предъявлено другое обвинение только
по той причине, что были какие-то неблагоприятные “обстоятельства”.
Но если бы этих “обстоятельств” не было, никто за
совершённые преступления доверителя адвоката в уголовном
порядке не преследовал. Обвинительный орган сделал бы вид,
что преступлений никаких не было. Если после такого интервью
адвокат пишет жалобу на неправильный обвинительный
приговор, то адвокат вступает в противоречие с собой. И почему
после такого интервью должны верить адвокату при проверке
приговора?
§ 2. Вирус фельетонизма в адвокатуре и “дело Йукоса”
Всякий социальный институт (организм), как биологическая
масса, переживает период упадка не только от внешнего
враждебного воздействия, но и от нравственных болезней по
причине нравственных вирусов, поселившихся в организме
при его рождении. Такой вирус социального института можно
назвать имманентным. Имманентные нравственные вирусы
в любом социальном организме живут всегда. Их нельзя
уничтожить полностью и навсегда, вероятно, по причине изначальной
греховности человека. Поэтому при благоприятных
условиях такие вирусы становятся активными и как эпидемия
распространяются по социальному организму, поражая всё
больше и больше его членов, то есть людей. Результат эпидемии
– тяжёлая длительная болезнь нравственности: организм
хиреет, то есть социальный организм всё менее и менее отвечает
своему предназначению, происходит его нравственная деформация, исчезает нравственное содержание, прикрываемое инертной формой.
Имманентные нравственные вирусы могут быть общесоциальными,
то есть присущими всем видам социальных институтов,
а могут быть корпоративными, присущими только
одному социальному институту. Например, стряпчество как
нравственный вирус присущ только корпорации адвокатов.
Одним из общесоциальных нравственных вирусов является
фельетонизм.
“Фельетонизм – понятие, введенное философом Германом
Гессе в его работе “Игра в бисер”. Фельетонизм – это период
в жизни общества, характеризующийся деморализацией духа,
инфляцией ценностей, девальвацией слова, циничным отношением
к гибели искусства, нравственности, честности, когда
среди людей добрых царит молчаливый и мрачный, среди
дурных – язвительный пессимизм. Фельетонный мир долго
не существует. Это дом, построенный из игральных карт. Это
фиктивный мир. Но разрушает его, как правило, жесточайшая
общенациональная встряска. Фельетонизм, как чума, распространяется
в обществе и захватывает в числе первых адвокатуру.
Только небольшие когорты профессионалов способны
сопротивляться его порче, только они, отмеченные энергией и
величием, закладывают первые камни в основание новой корпоративной
самодисциплины и достоинства духа профессии
правозащитника” (см.: Теория адвокатуры. С 159–160).
Фельетонизм опасен для адвокатуры, а следовательно, и
для правосудия.
Фельетонизм, например, проявляется в телевизионных программах
“час суда”, “суд идёт”, “судебные страсти” и подобных
им, в печатаемых в журналах судебных речах адвокатов, в
комических картинках, помещаемых в брошюрках о судебных
процессах, рекламных буклетах о выдающихся адвокатах
современности, газетных поздравлениях адвокатов высших
чиновников от юстиции. О большинстве Интернет-сайтов адвокатских
образований и упоминать неловко – это набор ярких
картинок и бессвязных текстов о собственном величии.
Что такое есть, в частности, телевизионный “час суда”? Это
пародия адвокатов на мировой суд? Или это демонстрация адвокатов своего безразличия к существующему правосудию? Или
это форма представления комедийной пьесы (в чеховском понимании
комедии) на тему ищущих правды и справедливости?
Какую цель преследует юридический журнал, печатая
речи адвокатов в судах? Продемонстрировать литературные
способности адвокатов? Или показать пренебрежение адвокатами
правом? Разве эти речи имеют какой-то смысл? Тогда
почему не печатаются речи прокуроров в этих же судебных
процессах? И полный текст судебного решения по делу. Тогда
хоть как-то можно было бы дать оценку речам (логическую,
правовую, нравственную). Сами по себе нынешние судебные
речи отличаются крайним примитивизмом и откровенной
безграмотностью. Ничего кроме раздражения у здравомыслящих
прокуроров и судей они вызвать не могут. Ибо такие
речи есть побочное проявление фельетонизма.
Чувство нравственной гигиены исчезает, когда рекламируются
списками “выдающиеся адвокаты современности”. Так
много красочных буклетов с рекламными очерками о “выдаю
щихся адвокатах современности” и ни одного “выдающегося”
судьи или прокурора. Если от вирусов нельзя избавиться
окончательно, то задача самого социального организма противодействовать
возникновению условий для распространения
вируса. В адвокатуре есть профилактическая вакцина против
имманентных адвокатских вирусов – это правила адвокатской
профессии, которые по своей юридической неграмотности некоторые
называют “адвокатской этикой”. Хотя “адвокатская этика”
что стыд, который, как известно, не дым и глаза не ест.
Если организм не борется с распространением вирусов,
то это свидетельствует о том, что организм ослаблен или его
отдельные органы больны.
§ 3. “Исследование незаконной деятельности адвокатов”
как бунт против правосудия и устоев государства
Во времена, когда в общественном сознании укоренилась
абстракция “дело Йукоса”, народ был оповещён в учебных
целях о “незаконной деятельности адвокатов в уголовном судопроизводстве”
книгой с аналогичным названием. Эта книга
была представлена как учебник для самой широкой аудитории и непосредственного отношения к “делу Йукоса” не имела. Конечно,
остаётся только порадоваться за автора этой книги, что
давно отечественную прокуратуру не возглавляет академик
Андрей Януарьевич Вышинский. Ибо Андрей Януарьевич непременно
самоё название “незаконная деятельность адвокатов
в уголовном судопроизводстве” расценил бы как покушение
на правосудие, на политический режим и государственные
устои. Но сейчас времена иные. Некому заступиться за отечественное
правосудие. Отечественная адвокатура в лице её
представительно-выборных органов проявила в очередной раз
стеснительность и сделала вид, что достоинство правосудия
и его составной части адвокатуры не затронуто.
Адвокатура есть часть системы правосудия, её непременный
элемент. Без адвокатуры не может быть правосудия как
такового. Без части нет целого. Без этого элемента меняется
качество системы, правосудие исчезает и появляется нечто
иное, неправосудное. В систему правосудия входят и обвинительные
органы, и законодательные органы, и исполнительные
органы, в том числе и Президент России.
Оповещать о “незаконной деятельности адвокатов” то же
самое, что и оповещать о незаконной деятельности в системе
правосудия. Если в одном элементе правосудной системы
занимаются незаконной деятельностью, то такой же деятельностью
занимаются и во всех других элементах правосудной
системы. Поскольку часть правосудной системы не может заниматься
незаконной деятельностью без поддержки и помощи
других частей. Так устроена система правосудия. Получается,
что во всей системе правосудия занимаются незаконной деятельностью.
Сама “незаконная деятельность” образует систему
и действует параллельно или взамен той части правосудия,
которая не занимается “незаконной деятельностью”.
Тогда, в целях всенародного оповещения, следующей за
“незаконной деятельностью адвокатов” должны быть “научные”
книги о “незаконной деятельности следователей”, “незаконной
деятельности прокуроров”, “незаконной деятельности
судей”. Потом книги о “незаконной деятельности депутатов
законодательных органов”, далее о “незаконной деятельности
государственных служащих исполнительных органов государственной власти” и, наконец, о “незаконной деятельности
Президента России”. Вот только в этом случае будет полный
“научный” охват всех элементов правосудия в их “незаконной”
деятельности. Ибо судебная система сама есть только
элемент государственной машины. Государственная Дума
России и Президент России имеют самое непосредственное
отношение к отправлению правосудия. Государственная Дума
России принимает акты об амнистии, а Президент России –
акты помилования.
Оповещение о “незаконной деятельности адвокатов” не
есть только покушение на адвокатуру, подрыв доверия к ней,
но это в первую очередь есть покушение на отечественное
правосудие, подрыв доверия к нему. Поскольку судебная система
не существует изолированно от других ветвей власти, то
подобные “исследования” о “незаконной деятельности” есть
подрыв доверия к властям. А если об этом оповещает государственный
служащий (чиновник), то это есть бунт против
Государя, искажение, снятие его воли.
Оповещение о “незаконной деятельности адвокатов” несёт
в себе агитационный и пропагандистский характер. Как учил
один выдающийся отечественный политический деятель, агита
ция – это распространение идей для воздействия на сознание,
настроение и активность народных масс; а пропаганда –
это глубокое разъяснение идей среди узкого круга людей, для
формирования у них определённых взглядов.
Распространение “исследований” о “незаконной деятельности
адвокатов” среди населения, в частности, среди граждан,
обращающихся к адвокатам за юридической помощью,
есть агитация. А распространение этого же “исследования”
среди сотрудников обвинительных органов есть пропаганда.
И если какие-то сотрудники обвинительного органа воспримут
“идею” “незаконной деятельности адвоката” и будут относиться
к адвокату как враждебному, “незаконному” элементу
правосудной системы, то сам этот сотрудник обвинительного
органа превратится во внутреннего врага правосудия.
Иллюстрация. Приветствие общественной организацией
самосуда есть скрытая агитация к попранию права, за замену исключительного права на легитимное насилие со стороны
государства на произвольное насилие одного человека над
другим, за отмену права во имя “справедливости”.
§ 4. Легенды в “деле Йукоса”
В “деле Йукоса”, как во всякой абстракции, возникшей из
конгломерата множества событий, всё больше и больше будет
легенд, или мифов.
От сказки миф отличается тем, что излагаемые в мифе
события точно привязаны ко времени и месту. Но истинность
описанных в мифе событий никогда не может быть установлена.
Например, в одном уголовном деле, когда судебный
процесс подходил к концу, вдруг чудесным образом исчез
подсудимый. Этот подсудимый не находился под стражей,
но ему была обеспечена государственная защита. Никто не
знает, как и куда он исчез. Его в судебном процессе не стало.
Казалось бы, правду об исчезновении может поведать сам
исчезнувший. Но почему то, что он расскажет о своём исчезновении,
будет правдой, которой все поверят? Почему он будет
говорить правду? Ведь история своего исчезновения может
быть им выдумана и красочно расписана. Рассказ самого исчезнувшего
о мотивах, причинах, условиях и обстоятельствах
исчезновения будет не более чем легендой. Таким образом,
исчезновение подсудимого навсегда останется легендой, кто
бы и как бы её ни рассказывал.
Но наиболее распространенной легендой в “деле Йукоса”
являются рассуждения о проницательности, вдумчивости,
разумности, понимании всего и вся адвокатами, прокурорами
и судьями. Мол, эти три разряда правоведов так разумны, что
всё делали умышленно, заранее всё предвидели и осознавали,
а если чего не касались, так это специально, понимая опасность
сего предмета.
Нет, “дело Йукоса” в своей интеллектуальной составляющей
не уникально. Оно обычно. И поэтому оно показательно.
Огромное количество томов в материалах уголовных дел –
признак скорее невысокой квалификации составителей этих
дел. И если в “деле Йукоса” были лучшие судьи, прокуроры,
следователи и адвокаты, то что можно сказать о других, остальных, “худших”? Спасти корпорацию судей, следователей,
прокуроров и адвокатов можно, только признав участвующих
в “деле Йукоса” обычными, массовыми судьями, следователями,
прокурорами и адвокатами, средостением юридической
профессии. Лучшие остались на периферии, как обычно, не
востребованными. Лучшие востребуются лучшими, средние –
средними, худшие – худшими.
Журналисты и аналитики составляли замкнутые, внешне
непротиворечивые схемы из “дела Йукоса”, и делали вывод
о разумности стороны обвинения и/или защиты. И из своей
же собственной схемы убеждали публику поверить или не
поверить в преступность деяний. Но только этих “схем” ни
юрист-обвинитель, ни юрист-защитник не знали, не составляли
и не понимали. В самом “деле Йукоса” никакие “схемы”
не расписаны. И только используя эстетические, художественные
приемы, без которых нельзя сотворить миф, можно
сконструировать гармоничную легенду-схему. Но это всё
равно будет легендой.
Потом эту же “схему” представляли в средствах всенародного
оповещения как “доказательство” стороны обвинения.
Мол, смотрите, какое у нас глубокомысленное обвинение.
А, недостаточно одной схемы-доказательства? Вот вам ещё
несколько схем-доказательств. Наконец получилась “совокупность”
доказательств, то есть новое “доказательство”, дополнительное
к схемам-доказательствам. Эта “совокупность”
убедила всех, желающих быть убежденными. Составители
этих схем-легенд заявляют, что вот именно эту “совокупность”
и имели в виду стороны в состязательном судебном процессе.
В пропагандистских и агитационных целях легенды, основанные
на схемах-доказательствах, вполне приемлемы. Но они не
допустимы для судебного доказывания. Особенно, если их
никогда не было в “деле Йукоса”. Сами же участники судебных
процессов оказались неспособными изобразить какие-либо
“схемы”, отличающиеся правдоподобностью.
Миф, что сторона защиты в “деле Йукоса” не опровергла обвинение
с позиции законности, сторона обвинения “переиграла”
сторону защиты на “юридическом поле”. Сторона защиты
ничего не обязана была опровергать и ничего не опровергала.
Заявления адвокатов в средствах всенародного оповещения,
что они что-то опровергли или доказали, не более чем способ
напомнить о своём существовании и участии в “деле Йукоса”.
Нельзя доказать или опровергнуть неизвестное. Нельзя
доказать ни ложность, ни истинность “опровержения”, если
самого “опровержения” не было. Но как миф “опровержение”
существовать будет.
Однако есть противоположный миф о том, что адвокаты
недостаточно инициативно и активно работали с вопросами,
которые ставила сторона обвинения. Адвокаты сами бы
создали легенду о виновности, если бы они “более инициативно”
и “активно” работали с вопросами обвинения, и к
тому же указали прокурору и суду на других “возможных
виновных”. Во-первых, адвокату недопустимо указывать на
других “возможных виновных” в силу правил коллизионной
защиты, каковые в “деле Йукоса” не всегда или не в полной
мере соблюдались, а во-вторых, никто никаких вопросов не
ставил, чтобы на них отвечать. Адвокаты в “деле Йукоса”
и так много чего додумали за противоположную сторону и
сами же с этим додуманным и поработали. А то, что слабый
интерес к каким-то вопросам в “деле Йукоса” есть продукт
проницательного ума, тоже легенда. Хотя такая легенда может
потешить самолюбие любого, кого в средствах всенародного
оповещения таким умом наделили.
Легенд о тайном движителе “дела Йукоса” или в “деле Йукоса”
может быть множество. Но они для судебного процесса не важны,
и адвокатам должны быть не интересны. И адвокатам нечего
интересоваться о “тайных движителях” в судебном процессе.
Это не их предмет профессиональной деятельности. К тому же,
чтобы выявить “тайного движителя”, нужны способности. “Тайный
движитель” как альтернативная гипотеза стороны защиты
в судах никогда не рассматривается. Расследуется в судебном
процессе только “гипотеза” стороны обвинения.
Из легенды о “тайном движителе” рождена другая легенда,
что сторона обвинения и сторона защиты заключили безмолв
ное соглашение не касаться темы “тайного движителя” для
всеобщего блага. Если “тайный движитель” есть необходимый
элемент судебного доказывания в “деле Йукоса”, то этот элемент обязательно должен был обнаружить себя в системе доказывания
(аргумент в суждениях, вывод в умозаключениях и так далее).
Но он в судебном следствии никак не проявился. Следовательно,
нужно затратить огромные умственные способности, которыми
прежде надо обладать, чтобы так построить силлогистические
операции, чтобы произошла утайка этого элемента (аргумента,
тезиса “тайного движителя”). То есть нужно было совместно,
стороне обвинения и стороне защиты, совершить заведомую
подмену тезиса. Ни для кого не заметный логический приём.
А коли такая подмена была проделана, то и судебное следствие
не было достаточно полным. Поскольку судья должен обладать
не меньшими логическими способностями, чем прокурор и адвокат,
то судья не мог не заметить такую логическую подмену.
Следовательно, судья также вступил в негласное соглашение и
не стал затрагивать вопрос о “тайном движителе”.
Однако для того, чтобы совершить подмену тезиса, нужно
проводить хоть какое-то исследование, соответствующее
логическим правилам. Но если такого исследования (расследования,
следствия, доказывания) не было, то не о чем было
соглашаться и ничего подменять не надо. Хотя легенда как
гимн разуму останется.
Примечание. Обнародованы свидетельства о каком-то событии.
Например, проявление из небытия или растворение в небытии
какого-то человека, либо рассказы об экзотической болезни,
от которой ещё никто не умирал. Само явление известно всем.
Но загадка в самом явлении. Многие пытаются загадку разгадать.
Если нет фактов, то для разгадки обращаются к логике.
Поскольку способности суждения у людей разные, то и выводы
суждений разные. Казалось бы, знает истинную цепь и движущие
силы событий, приведших к явлению, во всей их полноте
единственно только её участник и исполнитель, так называемый
феномен. Тогда, должно быть, заслуживают исключительной
веры только слова этого феномена. Но это не так. Любой рассказ
феномена, даже самый что ни на есть правдивый и искренний, не
будет достоверен, поскольку в нём всегда найдутся логические
изъяны. Любой рассказ феномена может быть проверен только на
степень достоверности и пригоден в качестве одного из сюжетов для сценария кинофильма. Не более. Всё, что будет рассказывать
феномен, – легенды. Легенда от сказки отличается тем, что повествование
в легенде привязано к месту, времени и людям.
Так же как и любые рассказы о прилёте …Руста на Красную
площадь, включая признание самого Руста – хоть на смертном
одре, – будут всего лишь легенды.
Многое теперь легенда.
Для адвоката не то что достоверность легенды не важна,
ему самоё легенда не нужна. Легенды нужны в политической
борьбе. В политике любой вариант легенды можно использовать
как аргумент убеждения. В судебном процессе адвокат
должен иметь дело с доказыванием.
Добавление. Скучно читать литературоведческие статьи о
“Процессе” Франца Кафки. Для литературоведов “Процесс” –
фантазия, гипербола, выдумка, какой-то намёк. Всё что
угодно, только не обыденная жизнь. Для литературоведов
“в жизни” так, как написано в “Процессе”, не бывает. Чтобы
понять “Процесс”, не надо знать жизнь вообще, её литературоведы
знают, но они не знают жизнь правосудия. Литературовед,
не прошедший через жернова правосудной системы, не
понимает истинный реализм романа “Процесс”.
Но стоит прочитать “Процесс” обвиняемому, подсудимому,
как вдруг каждый говорит, что “Процесс” написан именно
про него. Получается, если верить личным наблюдениям,
“Процесс” – это не роман, не художественное произведение,
не миф, а грубо реалистичный очерк из судебного бытия.
А вот само “дело Йукоса” – легенда. Ведь сами обвинительные
и защитительные речи могут восприниматься как
легенды, в которых рисуются события, не имеющие никакого
отношения к процессуальным обвиняемым и процессуальным
потерпевшим.
Некоторые фигуранты “дела Йукоса” (процессуальные
обвиняемые и потерпевшие, истцы и ответчики) поначалу
полагали, что в обвинении и исках рассказывается не о них, а
о каких-то других лицах. Для них события были привязаны к
месту и времени, но они не имели, по их разумению, никакого
отношения к реальности, они были мифом.
|
