«ДЕЛО ЙУКОСА» КАК ЗЕРКАЛО РУССКОЙ АДВОКАТУРЫ

(комплексное исследование в защиту российской адвокатуры и правосудия)

Приложение к журналу “Вопросы адвокатуры”

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
“ДЕЛО ЙУКОСА” КАК ЛАКМУС АДВОКАТСКОГО ПРАВОСОЗНАНИЯ
Раздел II. “Дело Йукоса” как головоломка для адвокатов, или Тест на правовое безумие

Глава 4. Учебник логики как незримая часть законодательства в “деле Йукоса”

  § 1. О судебных доказательствах

Сам судебный процесс не учебник логики, но система процесса, его формы служат соблюдению логических форм. Судебный процесс обеспечивает применение логических форм, если их знают и хотят применять. Судебный процесс позволяет проверить соблюдение или нарушение логических форм: когда, кто и где их нарушил.

Посмотрим с помощью собственных логических способностей, как абсурд преодолевается в судебном процессе, то есть на способность применения правил формальной логики. Для профессиональных участников судебного процесса ос тались сущие пустяки, – пользоваться учебником формальной логики.

Цель судебного процесса достигается доказыванием.

Доказывание есть установление предмета доказывания, то есть тех фактов (обстоятельств), которые надо установить, признать, что они были или не были в действительности; представление сведений, подтверждающих или опровергающих наличие обстоятельств, то есть представление доказательств (демонстрация доказательств); вывод, решение о споре. Всё доказывание не выходит за пределы формальной логики. Иначе говоря, доказывание делится на три части: (1) что нужно доказать, (2) на основании чего доказывается и (3) как доказывается. Процессуальные законы именно такую триаду строго соблюдают.

За пределы логики выходят эмоции, но так называемое внутреннее убеждение должно подчиняться логике, поскольку внутреннее убеждение имеет целью преодолеть абсурд. Внутреннее убеждение – это не каприз, не отрицание логики, это собственно акт наглядности логики. Внутреннее убеждение должно быть свободно, то есть находиться в пределах, допускаемых правилами логики. В отличие от свободного, “независимое” внутреннее убеждение есть произвол, отрицание всяких правил, в том числе и своего убеждения. Человек, поступающий независимо, отрицает всякие убеждения, то есть это человек, не имеющий и собственных убеждений. Поэтому выражение “независимое внутреннее убеждение” относится к категории остроумно-глупых.

Примечание. Честь и достоинство как вытекающие из правил морали категории служат для преодоления абсурда. В этом смысле честь и достоинство подчиняются логике.

Прежде всего нужно установить то, что подлежит доказыванию (доказательству). Обычно это называют предметом доказывания или предметом доказательства. Представленное в суд притязание лица к другому лицу, который с этим притязанием не согласен, и будет предметом доказывания. С точки зрения логики, притязание есть тезис, то есть суждение, истинность или ложность которого нуждается в обосновании.

Например, предметом судебного доказывания будет выдвинутый обвинительным органом тезис: гражданин Икс присвоил вверенное ему имущество, что есть нарушение правоохраняемых жизненных интересов другого лица. Гражданин Икс с истинностью этого тезиса не согласен. Истинность или ложность тезиса предстоит установить.

Самоё такое логическое установление есть рассуждение. Рассуждение – это переход одних суждений в другие, то есть когда одно суждение порождает другое. Суждение есть мысль, обозначающая отношение вещи к другой вещи. Однако суждение может быть истинным или ложным в зависимости от того, имело ли в действительности место отношение между вещами, выраженное в суждении. Ведь суждение всего лишь мысль о вещах. Следовательно, чтобы проверить истинность суждения, предварительно нужно установить наличие вещей и отношения между ними, то есть нужно упорядочить вещи (явления).

Рассуждение, то есть переход одних суждений в другие, завершается умозаключением, суть которого состоит в выведении нового знания из известных знаний. Поэтому логиче ский вывод об истинности или ложности тезиса на основании свободного внутреннего убеждения и есть умозаключение, а не произвол дурной воли. Поэтому истинность решения по внутреннему убеждению легко проверяется по правилам логики.

Цель умозаключения – доказать истину или опровергнуть ложь. Таким образом, самоё умозаключение есть доказатель ство. Отсюда из доказательства обязательно следует истинное суждение, если истинны посылки умозаключения.

Истинность тезиса обосновывается суждениями, которые называются аргументами. Логическая связь между тезисом (суждением Т) и аргументом (суждением А) осуществляется посредством умозаключения, которое называется демонстрацией доказательства. Иначе говоря, тезис будет истинным, если логически верно продемонстрирована его связь с аргументами. При этом обязательным условием должна быть истинность аргументов. Что также подлежит доказыванию.

Показать, что из аргументов следует тезис, и есть демон страция доказательства, доказывание, или представление доказательств.

Доказать – значит подтвердить действительность или недействительность события, указанного в тезисе. Доказывание есть следование за тезисом посредством упорядочивания вещей (действий, событий), суждений и умозаключений. Исследование доказательства и есть прослеживание его связи (отношений) с другими доказательствами как истинными сведениями.

Таким образом, в предмет доказывания входит упорядочивание вещей (явлений), которые являются терминами (логические подлежащие и логические сказуемые) аргументов как суждений. Круг вещей и явлений, подлежащих упорядочиванию, которые необходимы для доказательства истинности или ложности тезиса, может быть разной величины. Круг фактов, подлежащих доказыванию, необходимых и достаточных для доказательства тезиса (совокупность доказательства), и будет охватывать предмет доказывания. Факт есть верный вывод суждения из истинных аргументов.

Вся история теории судебных доказательств имеет целью борьбу с судейским произволом. Судьи вообще жизни народа не знают, её не понимают и относятся к ней безразлично.

“Дело Йукоса” показало примитивный подход адвокатов к доказыванию в судебном процессе и грубое упрощение адвокатами понятия судебного доказательства. Адвокаты, вопреки их публичному предназначению, не выступили против искажения сущности судебного доказывания в защиту теории судебных доказательств.

Часто употребляется в судах фраза: “Факты нужно доказать с помощью судебных доказательств”. Смысл фразы “доказать с помощью доказательств” тот же самый, как если бы люди говорили “помаслить маслом”, “послюнявить слюной”, “обводнить водой”, “посмотреть глазами”, “понюхать носом”, “подумать головой” (возможно, последний пример неудачный). Поэтому “доказать доказательствами” выражение остроумно-глупое. Это выражение вредное и опасное. Оно затушёвывает, заслоняет логику, работу мысли по доказыванию. Из буквального понимания этой фразы вытекает, что нужно представить в суд нечто (набор слов, то есть рассказов или ответов на вопросы, мнений о чём-либо, вещи, документы), назвать это нечто доказательствами, и тогда тезис обвинения (требования) будет доказан; судье достаточно будет перечислить в приговоре это нечто под названием доказательства, и приговор будет обоснованным. Кому не знакома такая ситуация?

В процессуальном законе записано, что доказательствами являются любые сведения, на основе которых устанавливают наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию. А в качестве доказательств допускаются показания, заключение эксперта и специалиста, вещественные доказательства, протоколы следственных и судебных действий, иные документы. К этому надо ещё добавить из процессуального закона такие фразы, как “стороны представляют доказательства”, “суд исследует доказательства”, а доказывание состоит из собирания, проверки и оценки доказательств.

На первый взгляд может показаться, что в приведённых фразах содержатся противоречия. Вроде бы несуразна мысль, что доказательство – это сведение, которым доказывают что- то. Возникает ощущение тавтологии: доказательство через доказательство, исчезают причина и следствие. Если сведение есть аргумент в доказывании, зачем надо называть этот аргумент доказательством? Или если назвать любое “сведение” “доказательством”, то любой нужный тезис будет считаться доказанным без логических (силлогистических) операций? Или любые сообщённые свидетелем сведения обязательно будут являться доказательствами? Или любое заключение эксперта, даже содержащее откровенную глупость, является доказательством, коль экспертизу назначил следователь? Или какова фраза “доказательство есть (может быть) вещественное доказательство”?

Что первично – доказательство, которым собираемся доказать тезис, или заранее доказанный тезис, из которого надо вывести [первичное] доказательство как аргумент? Получается, чтобы доказать тезис, надо найти доказательство, а чтобы найти доказательство, надо взять доказательство тезиса. Или чтобы собрать (найти) нужное доказательство, прежде надо сделать вывод из суждения, в основе которого лежит ещё неизвестное доказательство. Абсурд, если рассматривать процессуальный закон как вульгарный учебник логики, что и проделывают, за редким исключением, в судах профессиональные участники процесса.

Ещё ничего не доказали, только выдвинули тезис, который собираемся доказать, но можем и не доказать, а уже положение (суждение, или мысль об отношении вещи к другой вещи, мысль о вещи), принимаемое за аргумент, сразу нарекаем “доказательством”, из которого обязательно последует вывод о доказанности тезиса. Если положение, взятое за начало суждения в доказывании, оказалось ложным (мнимым), то есть нельзя из него сделать никакого вывода, то это положение нельзя считать аргументом, следовательно, нельзя называть и “доказательством”, потому что оно не имеет связи с доказыванием. Иначе говоря, вещь не имеет связи с другой вещью. В то же время, если из взятого положения (суждения о явлении и так далее) будет доказан антитезис, тогда положение есть аргумент, из которого последовал неожиданный, но важный для жизненных интересов вывод. Но каким образом заранее, сразу узнать, является ли взятое положение аргументом в суждении или оно ложно и не может лежать в основе суждения? Если это сделать невозможно, а скорее всего так и есть, то каким образом отделять ложные сведения от аргументов доказывания выдвинутого тезиса? Когда и кто должен делать такое отделение? Как связано такое отделение с целями судопроизводства, правами и жизненными интересами людей?

Процессуальный закон правильно вводит именно понятие “доказательство” и применяет понятие “доказательство” в судебном процессе. В этом проявляется мудрость старинного законодателя, который первый ввёл в процессуальную практику понятие “судебное или процессуальное доказательство”. Никакого противоречия между процессуальным законом и правилами логики нет. Напротив, закон, не будучи учебником логики, стремится оберечь обвинительный орган и суд от нарушения логических правил и направляет их деятельность по пути процессуальной экономии, ограждая судебное дело от наполнения бессмысленными вещами и документами. Вещь, приобщённая к материалам уголовного дела без суждения о ней, то есть без выражения мысли об отношении приобщаемой вещи к другой вещи и к самой себе, без отражения отношений между мыслимыми вещами, будет в логическом и, следовательно, в процессуальном плане вещью бессмысленной. Аргументом в суждении является не вещь (документ, содержащееся в показании сведение и так далее) сама по себе, а мысль об этой вещи, суждение об отношении этой вещи к другим мыслимым вещам. Поэтому запись о приобщении какой-либо вещи к материалам уголовного дела в качестве вещественного доказательства только потому, что эта вещь имеет значение для уголовного дела, неправильна. Потому что в записи нет мысли об отношении приобщаемой вещи к другим вещам. В записи о приобщении нет суждения о вещи как об аргументе в доказывании выдвинутого обвинительным органом тезиса. Такая форма приобщения есть безмысленное приобщение.

Закон не говорит, что, например, показания свидетеля или заключение эксперта являются доказательствами. Он только допускает их в качестве доказательств. А доказательствами показания (содержащиеся в показаниях сведения) или заключение ещё должны стать. Самого факта проведения такого следственного действия, как допрос свидетеля, ещё недостаточно, чтобы протокол стал доказательством.

Что такое есть судебное доказательство? Как нечто вдруг становится доказательством? Когда появляется доказательство?

Следователь, например, постановил провести обыск в каком- то месте с целью обнаружения сведений о событии преступления. Во время обыска были изъяты вещи и документы, которые по интуиции (скрытой логике) следователя имеют значение для расследуемого им уголовного дела. Во время изъятия следователь ещё не должен иметь категорического суждения об изымаемых вещах и документах как аргументах для доказывания тезиса расследования. Изъятые в результате обыска вещи и документы ещё не являются в процессуальном значении доказательствами, так как ещё нет суждений о них. Однако самоё процедура обыска как следственного действия важна для подтверждения факта, что именно эти вещи и документы находились на момент проведения обыска в обыскиваемом месте. Поэтому сам протокол обыска как процессуальный документ является аргументом, или, по терминологии процессуального закона, доказательством, в суждении о том, где и когда находились обнаруженные вещи и документы, заключена предпосылка для доказательств. Конечно, в буквальном смысле не сам протокол как вещь из бумаги является аргументом (доказательством), а мысль о зафиксированных на этой бумаге (бумажном носителе) сведениях об изъятых вещах и документах, о месте и времени изъятия. И в этом назначении правильно допущение процессуальным законом в качестве доказательств протоколов следственных и судебных действий.

Чтобы изъятые во время обыска вещи и документы стали в процессуальном значении доказательствами, они должны быть подвергнуты процедуре признания, а сама процедура должна быть изложена письменно. Чего, собственно, в “деле Йукоса” обнаружить не удалось. Процедура признания по форме есть умозаключение.

Процедура признания доказательством предельно проста. Каждая изъятая во время обыска вещь рассматривается (подвергается логическому анализу) с точки зрения цели расследования и с позиции её доказательственного значения, является ли эта вещь (мысль о вещи) аргументом в доказывании. Если какая-то вещь (мысль о вещи) является аргументом (сведением) в доказывании, то эта вещь приобщается к материалам уголовного дела в качестве доказательства. В постановлении о приобщении вещи к материалам уголовного дела в качестве доказательства описывается весь алгоритм признания вещи доказательством, а именно: приводятся суждения о вещи и вывод из полученного суждения, которым подтверждается или опровергается выдвинутый тезис (подлежащее доказыванию обстоятельство). Иначе говоря, признание вещи доказательством есть последовательность суждений о вещи, вывод из которых приводит к умозаключению о вещи как необходимом аргументе в системе доказывания по уголовному делу. Если для обыденного юриста это сложно, то юрист разумный знает, что доказательством является не вещь как зрительный и осязаемый образ, как объект материального мира, а мысль, суждение об этой вещи.

Примечание. Вещь как объект материального мира для логики есть абсурд. Самоё деяние, послужившее причиной возбуждения уголовного дела, есть абсурд. Вещь есть логический абсурд, поскольку она не может преодолеть абсурд деяния. Смысл логики – преодоление абсурда. Поэтому логика предварительно преобразует абсурд вещи как материального объекта в логическую категорию мысли. Вещь упорядочивается в виде суждения, так как свойство вещи проявляется только в её отношениях с другими вещами.

Примечание. Формулировка «фальсификация доказательств » в статье уголовного закона (см. статью 303 Уголовного кодекса России от 13 июня 1996 года) абсурдна. Если доказательство – это суждение, умозаключение из аргументов, то его нельзя «фальсифицировать», так как в принципе невозможно фальсифицировать рассуждения. Ибо тогда надо признать воспринимающего суждения глупцом, идиотом, не способным усвоить правила логики. Фальсифицировать (делать ложными) суждения, умозаключения перед обладающим способностью суждения человеком будет таким же абсурдом, как «фальсифицировать» таблицу умножения. Доказатель ство, то есть доказывание, может быть правильным или неправильным. Доказательство не существует без демонстрации. Другое дело вещи, содержание документов, сообщённые свидетелями сведения, то есть следы какого-то деяния. Эти следы могут стать аргументами в суждении. Такие следы можно сфальсифицировать. Положив в основу суждений фальшивый след, можно прийти к ложным выводам. Но след деяния во всех случаях сам по себе не является «доказательством». Такие следы можно отнести скорее к категории «улик». Доказательство – это суждения и умозаключения о следах деяния. Нельзя наказывать за «фальсификацию доказательств», ибо это будет наказание за врожденную неспособность суждения, за ущербность мышления.
Но если и карать за «фальсификацию доказательств», то в первую очередь тех, кто выдаёт за доказательства простое зачитывание тех или иных документов, нисколько не заботясь о связи этих документов с доказываемым тезисом.

Процедуре признания доказательством должно подвергаться каждое полученное сведение (показания свидетеля, заключение эксперта, документ и так далее). Сведение должно стать процессуальным доказательством.

Самоё действие по признанию процессуального доказательства есть анализ сведения как доказывания. При приобщении, например, документа должно быть указано, что и как доказывает содержащееся в нём сведение. То есть должно быть изложено суждение о сведении как об аргументе доказывания тезиса (обстоятельства). Если такого суждения нет, то сведение, содержащееся в документе, или сам документ не доказательство.

Той же процедуре должны быть подвергнуты и показания свидетеля. Допрошены могут быть сотни людей, может быть проведён повальный обыск, как в “деле Йукоса”, но не все сообщённые допрошенными сведения являются аргументами в доказывании или опровержении обвинения. Протокол допроса свидетеля должен быть рассмотрен следователем с позиции доказательственного смысла содержащихся в нём сведений.

О приобщении к делу такого протокола в качестве доказательства должно быть вынесено постановление (так называемое мотивированное), что и есть суждение. Но этого никогда не делается. Этого не делается не потому, что не хотят, а потому что не могут, не умеют.

Если следователь записывает в постановлении “приобщить изъятые на обыске документы в качестве вещественных доказательств, так как они имеют значение для уголовного дела”, то такая запись не превращает изъятые документы в процессуальные доказательства. Потому что в постановлении нет умозаключения (процесса порождения одних суждений из других) о документах как об аргументах в доказывании того или иного тезиса, то есть нет демонстрации доказательства.

Нет умозаключения о сведении (вещи, документе) – нет доказательства. “Дело Йукоса” показало, что в уголовных делах вообще отсутствуют процессуальные доказательства. В материалах уголовных дел есть сведения, но нет доказательств в процессуальном смысле. Потому что доказательства не выводятся из суждений о фактах (вещах, показаниях и так далее).

Процедура признания сведения доказательством может быть проведена в любой момент предварительного расследования, но до предъявления материалов уголовного дела для ознакомления участникам процесса: обвиняемым, потерпевшим, гражданским истцам, адвокатам.

Процедура признания сведения доказательством (демон страция доказательства, выведение доказательства) важна для защиты прав и правоохраняемых интересов как обвиняемого, так и потерпевшего и гражданского истца. Без раскрытия доказательственного значения сведений теряет всякий смысл ознакомление этих участников процесса с материалами уголовного дела по окончании предварительного расследования. Без такого раскрытия невозможно понять, что доказывает тот или иной вложенный в материалы уголовного дела документ. Пытаться самому, например, обвиняемому догадываться из постановления о привлечении его в качестве обвиняемого, что и как доказывает то или иное сведение (измышлять о нём), недопустимо. Потому что право на знание об обвинении включает не только реплику из диспозиции статьи уголовного закона, но и демонстрацию доказательств, то есть суждений и умозаключений из аргументов (сведений как процессуальных доказательств) о вменяемом деянии. Потерпевший должен понимать, как доказывается вина обвиняемого, гражданский истец должен знать, чем и как доказывается причиненный ему вред.

Без раскрытия следователем логического смысла сведения как доказательства тезиса обвинения обвиняемый лишается самой возможности заявить какие бы то ни было ходатайства после ознакомления с материалами уголовного дела. Если в материалах дела нет доказательств (суждений и умозаключений о сведениях, содержащихся в показаниях, экспертизах, документах и так далее), то обвиняемый не может ходатайствовать о дополнении предварительного следствия, о получении каких-то “доказательств” (суждений), потому что “новыми” или “другими” доказательствами (суждениями) нельзя что- либо доказывать или опровергать, потому что нет “первых”, собранных следователем, доказательств (суждений).

Также нельзя заявлять ходатайства об исключении каких- то документов как доказательств обвинения, например, по причине получения их с нарушением процессуального закона, если обвинительный орган не продемонстрировал, то есть не показал, что и как они доказывают. Доказательств в процессуальном смысле нет, нет суждения о документах как о доказательствах. Нельзя просить исключить то, чего не существует. Нельзя опровергнуть неизвестное. Однако адвокаты весьма часто проявляют догадки, воспринимая каждый помещённый в уголовное дело документ как процессуальное доказатель ство, и пытаются рассуждать о неизвестных суждениях обвинительного органа. Вчитайтесь в речи адвокатов на судебной стадии прений. Как эти речи логичны, понятны и просты в изложении. Обвинительные заключения и выступления обвинителей, по сравнению с речами адвокатов, откровенно не доработаны синтаксически. Догадливые суждения адвокатов об обвинении, о доказательствах обвинения, которые редко обвинение демонстрирует, речи адвокатов весьма облегчают вынесение безмысленного, но логикообразного приговора.

Примечание. Даже самое тщательное, логически выверенное обвинительное заключение не может восполнить нарушение права обвиняемого знать, в чём он обвиняется, и представить в свою защиту доказательства, если на стадии ознакомления с материалами уголовного дела ему не были известны доказательства его обвинения, то есть суждения о том, каким образом из того или иного сведения следует утверждение обвинения об обвиняемом как о преступнике.
Нет суждения, умозаключения о сведениях, нет доказательства, нет ознакомления, нет знания об обвинении, нет опровержения тезиса обвинения. Адвокат не должен содей ствовать безмысленному обвинению.
Поэтому процессуальный закон сразу разделяет доказательства по делу и другие сведения, собранные обвинительным органом. Доказательства (суждения, демонстрация доказательств) остаются в материалах уголовного дела, всё ненужное исключается по принципу совокупности, то есть необходимости и достаточности доказательств, принципу процессуальной экономии, принципу состязательности, презумпции невиновности. Вещь, о которой сделано умоза ключение как о доказательстве, приобщается к материалам уголовного дела и в судебном заседании в условиях состязательности сторон (спора) исследуется, то есть анализируется по силлогистическим правилам на предмет связи этой вещи с другими вещами, чтобы сделать умозаключение о доказанности или недоказанности тезиса обвинения. Отсюда принцип непосредственности судебного процесса. Судебный процесс – это спор. Если спора нет – нет судебного процесса. Все так называемые удостоверительные и разрешительные функции суда, в которых нет спора сторон, с позиции логики безмысленны, то есть абсурдны, поэтому вредны для жизненных интересов народа.

Добавление. Приобщение протокола допроса.
Проведён допрос свидетеля. Сведения, содержащиеся в допросе, надо оценить с точки зрения их доказательственного значения. Если в показаниях свидетеля содержатся такие сведения, то они должны признаваться доказательством особым постановлением и протокол приобщается к материалам уголовного дела как доказательство. В постановлении должно быть указано, какое именно сведение что и как доказывает. Без такого логического раскрытия сведения, то есть без выведения (демонстрации) доказательства, протокол допроса не является доказательством и не имеет процессуального назначения. Без протокола приобщения с логической демонстрацией всякое так называемое чтение обвиняемым протокола допроса на стадии ознакомления с материалами уголовного дела не будет иметь никакого смысла. Так как значение протокола допроса будет скрыто от обвиняемого и других участников процесса, включая потерпевшего.
Если протокол допроса не имеет доказательственного значения, то есть содержащиеся в нём сведения ничего не доказывают, тогда протокол не является доказательством и не приобщается к материалам уголовного дела, или исключается из материалов уголовного дела на основании постановления с указанием, что содержащиеся в нём сведения к цели расследования не относятся.

Добавление. К доказыванию уголовного иска.
Закон декларирует, что судопроизводство строится на прин ципе состязательности. Стороны равны перед судом. Пусть будет именно так. Пусть это будет законодательная декларация. Даже шутка. Но адвокат к такой декларации должен относиться серьёзно. И не шутить с законом. Если состязательность для адвоката не будет шуткой, тогда он будет воспринимать обвинительный орган в суде как обвинительного истца, который обратился в суд с уголовным иском и ищет в суде наказания для обвиняемого. Тогда обвинительный орган должен доказывать в суде всё, что он представляет суду. Если обвинительный орган ничего не доказывает в суде, то есть не выполняет гласно мыслительную работу по демонстрации доказательства, то адвокат должен относиться к такому бездействию обвинительного органа как к отсутствию доказывания. Адвоката не должно смущать покровительственное отношение к обвинительному органу суда, не обременяющего его требованием выполнять функцию уголовного истца. Для адвоката государственный обвинитель – уголовный истец. Коль уж декларирована состязательность судебного процесса. Иное отношение адвоката к уголовному истцу есть отступничество.
Если обвинительный орган не раскрыл сведение как доказательство (не демонстрирует доказательство), то адвокат не должен называть его доказательством даже на так называемой стадии представления “доказательств” стороной обвинения.

Пояснение. Про дюжину эпизодов.
Обвиняемый не признаёт вину в инкриминируемом преступлении и вообще считает, что самого события преступления не было. Демонстрации доказательств обвинительным органом не было. Этого достаточно, чтобы не знать, в чём обвиняется обвиняемый. Однако адвокат, или при его поддержке сам обвиняемый, заявляет ходатайство, чтобы обвинительный орган истребовал из компетентных государственных органов документы для подтверждения алиби обвиняемого по дюжине эпизодов. Для адвоката не должно иметь никакой оправдательной цели, сколько эпизодов осталось помимо дюжины, если каждый эпизод ложен как правопреступление. Ведь адвокат считает, что самого события не было. Или событие преступления было, но только его доверитель к дюжине эпизодов не причастен, так как у него есть “алиби”, то есть он был во время “события” в другом месте? Но если, по мнению адвоката, всё “событие” негодно, оно выдумано, то тогда обвинителям-выдумщикам ничего не стоит проделать мыслительный трюк и написать или переписать, что хотя обвиняемый был во время “события” в другом месте, у него “алиби”, но обвиняемый спланировал “событие”, организовал “событие” и руководил “событием” на расстоянии из места “алиби”. Состав преступления прежний. Обвинительный орган с лёгкостью, с какой он не умеет демонстрировать доказательства, должен отказать адвокату в удовлетворении всяких ходатайств до окончания ознакомления с материалами уголовного дела. Мол, ознакомься со всеми материалами уголовного дела, так как в последнем томе дела всё и раскрыто, распишись о полном ознакомлении, а потом и время наступит для ходатайств. Может, оно избыточно, это ходатайство, не может же обвинитель ный орган руководствоваться предположениями. Всё должно быть проверено, уточнено быстро и в срок. Ведь тут же вспомнят, что есть такой принцип процессуальной экономии.
Получается, выискиванием “алиби” не в том месте, не в то время и не по тому случаю адвокат не опровергает тезис обвинения, не доказывает антитезис, а вводит ещё один “тезис о дюжине эпизодов”, или “тезис об алиби”, который никоим образом не связан с тезисом обвинения. Обвинение остаётся прежним, только энергия адвоката направлена на неблагонадежную личность обвинительного органа. Суждение адвоката таково: если обвинитель плохой, например нечестный, то и обвинение несостоятельно, преступления не было и так далее. Если адвокат желает продемонстрировать фальшивость всего уголовного дела, его выдуманность обвинительным органом, преднамеренное искажение обвинительным органом фактов, тогда не должна идти речь об алиби по дюжине эпизодов. Ибо заявления об алиби в такой ситуации есть соглашательство с обвинением, создание видимости состязательности и мнимого доказывания. Иначе говоря, для адвоката документы от обвинительного органа доказывают преступность деяний его доверителя в дюжине эпизодов, но так как они как-то не так были собраны, то по случайному стечению обстоятельств, на удачу адвоката, эти “изобличающие” обвиняемого “доказательства” должны быть исключены. Хвала теории формальных доказательств.

  § 2. О допустимости и относимости доказательств

Процессуальный закон подразделяет процессуальные доказательства, помимо прочего, на допустимые и относимые.

С точки зрения логики, можно считать какие-то доказательства допустимыми, а какие-то недопустимыми. С точки зрения задачи судебного процесса, абсурдно выделять доказательства относимые и неотносимые.

Предписано, что доказательства, полученные с нарушением требований процессуального закона, являются недопустимыми. Недопустимые доказательства не имеют юридической силы и не могут быть положены в основу обвинения, а также использоваться для доказывания любого из обстоятельств, предусмотренных процессуальным законом. Уголовно-процессуальный кодекс России (статья 75), в частности, к недопустимым доказательствам относит (1) показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи отказа от защитника, и не подтвержденные подозреваемым, обвиняемым в суде; (2) показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе, а также показания свидетеля, который не может указать источник своей осведомлённости.

В вопросе о недопустимых доказательствах проявляется мудрость законодателя. Недопустимые доказательства, как сведения, из которых составляются доводы и выводятся суждения, как аргументы, являются по своей логической сути доказательствами, они доказывают нужное для цели процесса обстоятельство. Но поскольку это сведение получено с нарушением требований процессуального закона, что подвергает сомнению истинность сведения, его достоверность, то такое сведение не может быть положено в основу обвинения. Таким образом, доказательства с процессуальным пороком их получения не могут быть использованы стороной обвинения для доказывания тезисов обвинения. Такое доказательство, хотя с формально логической точки зрения оно верно, является недопустимым для обвинения. Показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе, а также показания свидетеля, который не может указать источник своей осведомлённости, могут быть истинными, соответствовать действительности. Свидетель передал молву. Молва может быть правдою. По форме сведение молвы является доказательством в логическом значении. Только нельзя проверить достоверность данного сведения. Поэтому такое доказательство недопустимо.

По сути, процессуальная категория недопустимых доказательств есть отголосок теории формальных доказательств.

С процессуальной точки зрения нелогично говорить, что есть доказательства относимые или неотносимые. Если доказательство не относится к подлежащим доказыванию обстоятельствам, то это не доказательство, а нечто иное, неизвестное.

Сведений, информации в мире бесконечное множество, и это множество может доказывать множество обстоятельств. Но если это множество ничего не доказывает по расследуемому уголовному делу, то оно не является доказательством по уголовному делу вообще. Сведение, которое не имеет отношения к судебному процессу, не доказательство. Сведение, которое кладут в доказывание какого-то необходимого обстоятельства, является процессуальным доказательством.

Предписание, что доказательство подлежит оценке с точки зрения относимости, является остроумно-глупым. Ибо по смыслу этого предписания сначала надо получить доказательство, то есть произвести силлогистические операции в отношении какого-то сведения и сделать вывод, что по средством этого сведения как раз доказывается необходимое обстоятельство. Доказательство продемонстрировано, сделан вывод. А после демонстрации доказательства нужно ещё раз подвергнуть это же самое доказательство повторному силлогистическому анализу, но уже чтобы установить, а относится ли это “доказанное” доказательство к уголовному делу. Если при доказывании сделан неправильный вывод (допущена логическая ошибка), то положенное в основу доказывания сведение не является доказательством изначально. Такое сведение сразу должно быть отброшено, нелепо признавать его вначале “доказательством”, а потом исключать из “доказательств” по причине неотносимости.

Добавление. Само представление доказательств и есть доказывание, обоснование тезиса обвинения или опровержение его. Тогда так называемые судебные речи избыточны для доказательства. Речи больше имеют значение для суждения чувства.

Примечание. В одном из судебных процессов на предварительном заседании адвокаты подсудимых заявили ходатайство о признании недопустимыми ряда доказательств, представленных обвинительным органом. Хотя в материалах уголовного дела ни один из означенных адвокатами документов обвинительным органом не был продемонстрирован как доказательство. Обвинительный орган не раскрыл доказательственное значение документов. Однако адвокаты по собственной инициативе решали взвалить на себя бремя выдвижения гипотез о назначении вложенных обвинительным органом в уголовное дело документов. Адвокатам было достаточно установить нарушение процессуального порядка сбора документов, чтобы продемонстрировать видимость убеждённости в состязательности процесса и свою активную наступательную позицию, а заодно провозгласить безмысленные документы доказательствами обвинения. Судья согласился с адвокатами, что эти документы всё-таки являются доказательствами, и на всякий случай оставил их в категории процессуальных доказательств. Адвокаты сокрыли абсурд обвинительного органа.

  § 3. Об уликах и так называемой совокупности доказательств

Всякое неправильное, несправедливое судебное решение есть следствие судейского произвола. Ибо в судейской власти всё видеть, всё знать, всё понимать. В целях преодоления судейского произвола советский и постсоветский процессуальные законы отказались от законодательной систематизации доказательств. Остались доказательства вообще. Однако в очерках по теории судебных доказательств доказательства разделяют на прямые и косвенные, а последние нередко и поныне называют уликами. Такое деление есть отголосок теории формальных доказательств.

В былые времена, когда была законодательная система формальных доказательств, доказательства и делились на две большие группы – собственно доказательства и улики. По теории доказательств и, особенно, улик в те времена существовала весьма обширная литература. Часто систему улик обличали, считая её весьма несовершенным инструментом для установления виновности, но были у неё и сторонники, которые полагали, что в руках высоконравственного судьи улики есть средство поиска истины и достижения справедливости.

Напомним две книги по теории судебных доказательств, отражающих смысл улик: Л.Е. Владимиров “Учение об уголовных доказательствах” и В.Д. Спасович “О теории судебно- уголовных доказательств в связи с судоустройством и судопроизводством”.

Улики – это так называемые несовершенные доказательства. Это гипотеза, предположение. Улика – это подозрение. Каждая улика, конечно, сама по себе устанавливает какой-то факт: человек был в этом месте или был в другом; вещь найдена здесь или там; между соседями была ссора или ссоры не было; один оговорил другого. Молва тоже улика. Улика – это не доказательство, а то, что рядом с доказательством.

Так называемое совершенное доказательство – это след ствие преступления как деяния, а преступление – причина оставления следов, то есть источника доказательств. Каждое преступление оставляет следы. Однако в понятийном силлогистическом смысле из [совершенного] доказательства выводится непосредственно преступление, изобличается преступник; иначе говоря, [совершенное] доказательство относится к раскрытию преступления как причина к след ствию. Из причины непосредственно выводится следствие. Раскаявшийся преступник пришёл с повинной и поведал о совершённом им преступлении, рассказал, как совершал преступление, показал, где спрятал похищенное. Покаяние подтвердилось. Покаянный рассказ есть [совершенное] доказательство, потому что из него суждениями делается вывод о событии преступления и преступнике. В этих суждениях отсутствуют как силлогистические элементы догадки, предположения, версии.

Улика, в отличие от [совершенного] доказательства, – это догадка о деянии. В силлогистическом смысле из улик не следует изобличение преступника. Улика как суждение, например молва, может являться основанием для другого суждения. Но умозаключение из таких суждений не будет категоричным, истинным. Вывод умозаключения будет не более чем предположение, потому что в основание первого суждения было положено предположение. И сколько бы истинных положительных посылок ни было бы положено в последующие суждения, результат будет отрицательным (предположительным), поскольку все рассуждения строятся на предположении. Из ложной посылки не бывает истинного вывода. Улика – это абсурд.

Теория улик, как система субъективного представления о виновности или невиновности, есть стремление систематизировать абсурды посредством логики. Логическое мышление, как инструмент для преодоления человеческого абсурда, строится на умозаключениях. Силлогистические операции проделываются непрерывно с уликами как с отдельными фактами. Это естественный физиологический акт человека. Истинность этих операций для физиологии не имеет значения. И вот именно эта особенность человека обо всём размышлять, всё раскладывать, всё складывать и всё предполагать позволила появиться в теории судебных доказательств мнению, что улики являются началами умозаключений о виновности. Улика даёт повод к подозрению. Выдвигается версия (тезис). Версия (тезис) проверяется. Версия может быть подтверждена, если будут обнаружены так называемые [совершенные] доказательства. Но [совершенные] доказательства могут и не быть обнаружены, а улик у расследователя всё больше и больше. Из улик всё больше и больше громоздят умозаключений о виновности. Неопределённость, неясность, туманность, то есть абсурд улик прикрывается логикой, логикой софистического свойства, аналогичной псевдопарадоксам Протагора и Горгия. И на выходе такого умозаключения делается категорический вывод о виновности – под прикрытием “внутренней личной убежденности”.

Таким образом, если вначале каждая отдельная улика противопоставлялась доказательству и не была доказательством, то умозаключение из улик превращается в [совершенное] доказательство. Как будто самоё [совершенное] доказательство не есть выводы суждений и умозаключения; как будто [совершенное] доказательство появилось и существует само по себе без мысли о нём. А умозаключение тоже преобразуется в [совершенное] доказательство как результат силлогистических операций с уликой или уликами. Появление [совершенного] доказательства как умозаключение из улик есть чудесное преобразование суждения чувства в суждение разума: если богатый, значит вредный.

Так называемое внутреннее личное убеждение превращается сначала в элемент доказывания, а потом и в самоё доказательство. Этому способствует упрощенное понимание правила о том, что все доказательства должны оцениваться в совокупности. Фраза “все доказательства оцениваются в совокупности” обширно используется в процессуальных документах. Однако не удалось обнаружить в судебной практике за многие и многие десятилетия разъяснения о том, какие логические операции подразумеваются под оценкой всех доказательств в совокупности. При этом изучение судебных процессуальных актов позволило выделить две формы использования этого правила. В одних случаях, эта фраза не имела никакого назначения и записывалась как ритуальное изречение. Это правило не находилось ни в какой связи с судебным доказыванием. Однако в других случаях использование этого правила приобретало зловещий смысл нового, самостоятельного, главного или основного доказательства. Например, из приговора видно, что собрано и проверено девять доказательств, каждое из которых доказывает какое-то обстоятельство. Но далее следует, что, оценив эти девять доказательств в совокупности, суд считает, что эта совокупность доказывает ещё и другое обстоятельство. Таким образом, девять доказательств порождают новое, десятое доказательство. Всего стало доказательств десять. Было девять доказательств, которые состояли из трёх вещей, трёх документов и показаний трёх свидетелей. А умозаключение из этих девяти доказательств становится десятым доказательством. По сути, этим умозаключением из “совокупности доказательств” можно обосновывать всё и вся.

Фактически так называемая “совокупность доказательств” превращается в царицу доказательств. И эта царица доказательств одновременно является и результатом силлогистических операций (логики) и внутреннего убеждения.

И такое использование “совокупности” как раз находится в русле обыденного понимания, где оно совершенно справедливо. Например, совокупные усилия многих людей по поднятию тяжелой вещи порождают действительно новую, другую, большую физическую силу. Это новое качество. Совокупность разных химических элементов может порождать другое вещество, которое отлично от каждого элемента в отдельности. Но нельзя совокупить несоединимое. Не получится совокупности из природных ископаемых и близорукости их владельца. Также как и складывание улик, каждая из которых вызывает подозрение, не создаёт совокупность улик как переход их количества в новое, другое качество доказательства.

И только в последнее время законодатель робко указал в процессуальном законе, что совокупность доказательств – это необходимость и достаточность доказательств. Совокупность доказательств нужна для следования принципу процессуальной экономии. Чтобы не захламлять уголовное дело избыточными и ненужными сведениями, чтобы не строить обвинение на сложении улик; чтобы не подменять расследование прикладыванием улик, придавая им различную эмоциональную окраску: точные улики, явные улики, прямые улики.

В любом расследовании можно набирать до бесконечности много улик. Поэтому расследовать по принципу сбора улик просто и умственно не обременительно. Ибо всё, любую вещь, любой документ, любые показания, любое экспертное исследование можно обозвать как улику. Назвать улики доказательствами. Дело будет неимоверно большое, которое невозможно прочитать. Поэтому его никто никогда не будет читать. Нельзя же прочитать то, что прочитать невозможно. Потом над уликами надо проделать умственный трюк под названием “оценка в совокупности доказательств” и сделать вывод о виновности. Дело с уликами и выводом передаётся на судебное расследование.

Уголовное дело, обширное по объёму, содержит улики, а маленькое – доказательства. Обширное “уличающее” дело, в отличие от дела с доказательствами, признак низкого профессионализма расследователя.

Примечание. Собака полаяла при поиске воришки. Лай собаки – улика. Собака, не обременённая абсурдом, зачем-то полаяла. У расследователя лай собаки превращается в абсурд, который он пытается преодолеть умозаключениями. Результат умозаключения – стойкое внутреннее убеждение.

Добавление. Дело о куске колбасы.
Человек вошёл в магазин. Кассиру дал деньги за кусок колбасы. Получил чек. Чек передал продавцу, который вручил Человеку кусок колбасы. При выходе из магазина Человек с колбасой был задержан сотрудниками по борьбе с хищениями колбасных изделий.
Событие преступления полностью подтверждается доказательствами: изъятым куском колбасы, о чём составлен протокол обыска; чеком со стоимостью, весом, датой и временем получения куска колбасы; аналогичными данными из кассового аппарата магазина; показаниями двух свидетелей – кассира и продавца, – которые показали, что не были осведомлены о преступных намерениях Человека, с которым они ранее не были знакомы.
Продавец подтвердил, что именно им от имени магазина, собственника колбасных изделий, был вверен Человеку кусок колбасы. Директор магазина показал, что Человеком был причинён магазину имущественный ущерб, так как за морем кусок колбасы стоит намного дороже. И если бы магазин сам продал кусок колбасы за морем, то получил бы большую прибыль. А присвоение Человеком куска колбасы лишило магазин прибыли, на которую мог рассчитывать магазин. Оценка всех доказательств в совокупности подтверждает вину Человека в хищении куска колбасы в форме присвоения вверенного имущества путём замены более ценного имущества на менее ценное имущество. Человеку кусок колбасы был вверен правомерно продавцом, то есть полномочным представителем собственника куска колбасы – магазина. Присвоение вверенного имущества Человеком было проделано путём замены куска колбасы как более ценного имущества на менее ценное имущество – деньги, которые Человек отдал кассиру. Кассир, будучи неосведомлённым, что полученные им от Человека деньги являются менее ценным имуществом, выдал Человеку чек, который является официальным документом, предоставляющим право на вверение Человеку куска колбасы магазином. Продавец, получив от Человека чек и не будучи осведомлённым, что чек получен Человеком за уплаченные кассиру деньги, которые являются менее ценным имуществом, вверил Человеку более ценное имущество, а именно кусок колбасы. Человек, получив вверенное ему имущество, а именно кусок колбасы, обратил этот кусок колбасы в своё владение, пользование и распоряжение, то есть стал номинальным собственником куска колбасы. При этом фактическим собственником куска колбасы оставался магазин. Став номинальным, для вида, собственником куска колбасы, Человек имел намерение распорядиться куском колбасы в соб ственных корыстных интересах, а именно часть куска колбасы съесть самому, а бoльшую часть куска колбасы скормить своим родственникам и друзьям, совершив тем самым другие сделки с иным имуществом, приобретённым лицом, то есть Человеком, в результате совершения им преступления. Однако похитившему в форме присвоения вверенного имущества кусок колбасы Человеку свой преступный замысел не удалось довести до конца, так как Человек был задержан сотрудниками по борьбе с хищениями колбасных изделий при выходе из магазина.
Адвокат в суде просил исключить из доказательств протокол обыска Человека, так как обыск был проведен без соответствующих санкций, а сам кусок колбасы не может быть признан вещественным доказательством, потому что нет акта об уничтожении куска колбасы как скоропортящегося продукта. Потом адвокат просил дело прекратить за отсут ствием в деянии обвиняемого состава преступления, так как у обвиняемого не было умысла на хищение в форме присвоения вверенного имущества, а кусок колбасы он хотел съесть сам и не совершать с ним иных сделок.

  § 4. Металогика доказывания

Знание существует вне логики, вне доказывания, но логика (доказывание) даёт уверенность (достоверность) в знании.

Аксиома – самоочевидное или общепризнанное положение (суждение, решение). Для одних аксиома – Бог есть, для других – бога нет. Какая-то аксиома ложная. Но в основу глубинного суждения каждый волен положить любую аксиому, руковод ствуясь свободой воли, дарованной Богом.

В начало мыслительного поиска всегда приходится класть что-то изначальное, признаваемое аксиомой, принимаемое на веру. Важно выдержать избранную аксиому на всем пути умозаключений об умозаключениях.

Доказательство – это выведение истинности положения (суждения) из других положений (суждений), то есть умозаключение. Отсюда, вывод есть результат, итог доказательства.

Определение [понятия] есть суждение. Из суждения выводится следствие. Каждое явление (так называемый факт) отражается в сознании и кладётся в начало суждения о связи этого явления с другими явлениями.

Умение находить доводы для доказательства относится к способности суждения. Что и есть самое трудное в доказывании. Этому научить нельзя, это дар природы.

Говорят: истинное доказательство, ложное доказатель ство. Это неправильное употребление слов. Доказательство может быть только истинным или никаким. Неистинное доказательство не является доказательством. Что важно для доказывания в судебном процессе. Истинным или ложным может быть вывод. Вывод – это утверждение, тезис, который следует из доказательства. Из доказательства всегда следует вывод правильный. Если доказательство неправильное, то есть нарушены правила логики, то это не доказательство, поэтому вывод не может быть истинным.

Назначение процессуального закона – препятствовать подмене объективного знания субъективной уверенностью, которая склонна к абсурду. Единственное средство проверки субъективной уверенности в целях преодоления заложенного в ней абсурда – это логика. Хотя сама по себе логика не есть объективное знание, а лишь стремление к нему. Но субъективная уверенность есть догадка, предположение, гипотеза, суждение чувства. Большинство процессуальных решений основывается на субъективной уверенности, а не на объективном знании. Субъективная уверенность властного лица лишь стремится придать убедительную форму его утверждению.

Ещё Императрица Екатерина Великая пыталась в 1767 го ду вразумлять: “Судья, судящий о каком бы то ни было преступлении, должен один только силлогизм или сорассуждение сделать, в котором первое предложение, или посылка первая, есть общий закон: второе предложение, или посылка вторая, изъявляет действие, о котором дело идёт, сходно ли оное с законами или противное им? Заключение содержит оправдание или наказание обвиняемого. Ежели Судья сам собою, или убежденный тёмностью законов, делает больше одного силлогизма в деле криминальном, тогда уже всё будет неизвестно и темно» (Статья 152 Наказа Комиссии о составлении проекта нового Уложения. – Полное собрание законов Российской Империи. Собрание первое. Том 18. С. 215).

Добавление. Тезис обвинения и антитезис защиты.
Тезису противостоит антитезис. Если тезис истинный, то антитезис ложный. И наоборот. Следовательно, доказать ложность тезиса можно доказательством истинности антитезиса. Например, обвинительный орган выдвинул тезис, что гражданин Икс присвоил вверенное ему имущество, что есть нарушение правоохраняемых жизненных интересов другого лица. Адвокат гражданина Икс с истинностью этого тезиса не согласен. Представитель обвинительного органа в силу каких- то причин вдруг временно утратил способность суждения и не демонстрирует доказательства своего тезиса, а только повторяет этот тезис. Адвокат, не дождавшись демонстрации доказательства тезиса от обвинительного органа, искренне беспокоясь за судьбу своего доверителя, решил сам доказать ложность тезиса обвинительного органа посредством доказательства истинности антитезиса, продемонстрировав публике таким образом свою эрудицию, знание правил формальной логики и собственный дар способности суждения. Такой способ опровержения тезиса не возбраняется никому. Однако этот логический приём хранит опасность для адвоката, так как задача поиска истины не должна для него противостоять принципу “не навреди”.
Нужно всегда критично относиться к своим умственным способностям, поэтому помнить, что никто не застрахован от логических ошибок. Даже адвокаты не всегда способны преодолеть абсурд логикой.
Опасность кроется, прежде всего, в подмене (потере) тезиса.
Это сложная, трудная и опасная работа мысли – опровержение тезиса посредством доказывания антитезиса. Адвокат стал доказывать антитезис, произошла подмена антитезиса, утеря его, и была доказана истинность тезиса. И вдруг на представителя обвинительного органа снизошло озарение, он понял, что обвинение доказано, адвокат во всём разобрался, тщательно прочитал материалы дела, систематизировал их, придал им логическую стройность, всё лишнее предал забвению, все нестыковки связал суждениями. Осталось суду только переписать рассуждения адвоката и определить меру наказания.

Добавление. Загадки логики.
Логика представляется чем-то универсальным. Хотя никому из логиков – ни Аристотелю, ни Петру Испанскому, ни Готаме, ни Дигнаге, ни Лейбницу, ни Расселу, ни кому другому не было дано “мандата свыше” на обучение всякой твари правильному мышлению, всё равно законы логики мыслятся как всеобщие и ничуть не менее объективные, чем, например, законы физики. Просто страшно себе представить, во что превратятся эти самые физические законы, если логика потеряет свою универсальную ценность. Достаточно предположить такое, как сразу становится очевидным, что логика является абсолютно необходимым условием всякой науки. Без логики, вне логики любая наука не более чем литература – никакие аргументы не действуют, никакие выводы не выводятся.
Поэтому было бы закономерно, если бы каждый народ, который внес хоть какой-то вклад в развитие наук, уделял внимание и логике. Каково же будет наше удивление, когда мы обнаружим, что в истории человечества существует всего два очага логических исследований – Индия и Европа. Именно в этих регионах логика родилась как дисциплина почти одновременно, за несколько веков до нашей эры. И именно здесь она в основном и развивалась. А что же другие страны и цивилизации?
Возникновение и развитие логики часто связывают с необходимостью установить правила дискуссии между различными философскими школами. Разумеется, там, где не было этого множества спорящих школ, о разработке логики говорить не приходится. Однако существует по крайней мере две великие цивилизации, где множество школ в наличии, а логика так и не получила должного хождения, причём даже в тех случаях, когда они испытывали прямое влияние со стороны “логических” народов.
Яркий пример – арабо-мусульманская цивилизация, которая заняла большую часть территории античного мира и в распоряжении которой оказалось античное наследие, включая переведенные сирийцами-христианами труды по логике. Однако никто во всём мусульманском мире, за исключением кучки отщепенцев-перипатетиков, не признававших первенство Корана над разумом, логикой так и не увлёкся. Самостоятельная логическая традиция мусульман создана не была. А как же знаменитая мусульманская юриспруденция, ведь право вне логики совершенно немыслимо? Арабы поступили просто: они взяли один-единственный логический принцип – аналогию – и на нём построили весь свой фикх. Вот чем ограничилась рецепция античной логики исламской цивилизацией.
Ещё хуже с логикой в Китае, где, как известно, цвело сто школ. Занялась как-то этой проблематикой “школа имен” (мин цзя), но ничего кроме презрения не заслужила, сошла на нет и очень быстро была забыта. Но ведь вскоре к китайцам из Индии пришёл буддизм с его колоссальным логическим аппаратом! Китайцы проигнорировали и буддийскую логику. Из всего множества сочинений, посвящённых этим вопросам, они перевели лишь парочку, “а переведя, о них тотчас же и забыли. Так они и пылились, пока уже в 20 веке ими не заинтересовался конфуцианско-буддийский мыслитель Сюн Шили (ум. в 1969 г.)” (Е.А. Торчинов, из выступления на своём форуме). Стоит ли удивляться, что китайская юриспруденция, которую разрабатывали законники из школы фа цзя, явилась не более чем идеологией ничем не ограниченного деспотизма.
Итак, сколько-нибудь серьёзные логические традиции характерны только для индийцев и европейцев. А что общего у индийцев и европейцев? То, что они индоевропейцы, представители одной и той же древней общности кочевников- степняков, некогда завоевавших два громадных и цветущих полуострова. Напрашивается мысль, что интерес к логике далеко не универсален, что он этнически обусловлен, более того, что он связан исключительно с психологией легендарных арийцев. Что же такое было у этих арийцев и чего не было у других народов, что вдохновило на рефлексию и разработку логики первых и не вдохновило вторых?
Чтобы ответить на этот вопрос, на логику надо посмотреть не как на объективистскую науку, а как на черту характера. По сути дела, это прежде всего плод стремления мыслить как можно более ясно, строго и чётко, ничего не утаивая и каждой вещи воздавая по её природе. Логика выступает как интеллектуальное зеркало трёх связанных воедино черт: открытости (искренности), беспощадности и справедливости. Именно таким нам рисуется мифический, а значит архетипический, образ древнеарийского воина, который стремился всё расставить по местам, понять, кто друг, а кто враг, кто прав, а кто виноват, выковать пригодный для постоянных сражений язык однозначных команд, разобраться во всём с предельной честностью и беспощадной ясностью.
Напротив, китайское презрительное отношение к логике явно ассоциируется с возведенной в норму закрытостью, которую варвары-кочевники расценивают как лицемерие, со стремлением сглаживать углы и скрывать свой внутренний мир, с ритуализмом, с отказом от бесстыдного познавания всего и вся, с почтением к тайне, с вошедшими в поговорку хитростью и коварством и так далее и тому подобное. Для китайцев стремление к полной ясности и определённости не есть нечто обязательное. Среди них могут, конечно, найтись чудаки, уделяющие логике неоправданно большое внимание (софисты), но это будет восприниматься именно как сомнительное или даже презренное чудачество.
Итак, логика есть лишь свойство психологии одного народа, пусть даже он и распался на множество новых народов. Не было бы этого народа, вполне вероятно, не было бы и логики. Вот на каком шатком фундаменте построено здание всех наших наук, посредством которых мы пытаемся покорить природу, и здание нашего правосудия, посредством которого мы пытаемся совладать с конфликтами между собой.