«ДЕЛО ЙУКОСА» КАК ЗЕРКАЛО РУССКОЙ АДВОКАТУРЫ

(комплексное исследование в защиту российской адвокатуры и правосудия)

Приложение к журналу “Вопросы адвокатуры”

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
“ДЕЛО ЙУКОСА” КАК ЛАКМУС АДВОКАТСКОГО ПРАВОСОЗНАНИЯ
Раздел I. Адвокаты в “деле Йукоса” и адвокаты дьявола: “дело Йукоса” и мировая справедливость

Глава 5. Беспомощность и нищета адвокатуры в “деле Йукоса”

  § 1. Выдающиеся адвокаты современности и “дело Йукоса”

Примечание. Тема полностью раскрыта в Теории адвокатуры.

  § 2. Юридические школы и школа адвокатуры

“Дело Йукоса” показало, что в нашем Отечестве нет никаких юридических школ и, как следствие – школ адвокатуры. Всякие намёки на школу, попытки её формирования тут же уничтожаются юридическим средостением.

Конечно, можно не утруждать себя созданием или поиском школы, заявив, что у юристов не может быть никакой школы. Есть законы – вот и вся школа, делай “по закону”.

Но школа – это выучка, навык, опыт. Школа – это сначала знания, которые переходят в убеждения, затем убеждения, которые переходят в идеологию, идеология – в программу, программа – в план, план – в приказ, в руководство к дей ствию, в самоё действие. Школа – это стиль, методология, это способ и формы постижения предмета. Школа – это группа людей, следующая стандартам профессионального поведения и выработавшая стандарты мышления.

Если всего этого нет, то есть нет школы, поведение людей в профессии непредсказуемо, а чаще всего их действия абсурдны, ибо они не подчинены никаким знаниям, никаким стандартам.

Посмотрите на “дело Йукоса”. Не утруждающий себя мыслительной работой созерцатель может заявить, что абсурдные деяния адвокатов, следователей, прокуроров и судей были предопределены единой разумной волей какого-то администратора, который специально низвел рациональность судебного процесса к абсурду, лишь для того чтобы достичь желанного ему блага. Но если сравнить “дело Йукоса” с сотнями и сотнями других судебных дел, то они по абсурдности ничем не будут отличаться. Хотя об этих сотнях дел администратор ничего и знать не хотел. Если судейский произвол творится только по прихоти какого-то администратора, то все, в том числе и адвокаты, должны пребывать в великой радости. Ибо тогда все остальные судебные дела должны разрешаться по праву, высшему праву. И будем считать, что тем, кто попал в круговорот “дела Йукоса”, не повезло. Но это не так. “Дело Йукоса” всего лишь лакмус отечественного правосудия.

Отсутствие юридических школ, их всяческое неприятие, в первую очередь, должно вызывать тревогу у Верховной власти. Ибо отсутствие юридической школы – признак деформации права, разложения правосудия.

Начала юридической школы могут возникнуть не только на юридическом факультете или в юридической академии, но и в адвокатуре. Но “дело Йукоса” показало, что средостение в адвокатуре также агрессивно относится к самой идее школы, им тут же пресекаются всякие шаги по формированию школы. Средостение устраивает всё серое и малоподвижное, безмысленное.

Вопрос о юридической школе, казалось бы, случайно возник как раз в период “дела Йукоса”. Для демонстрации идеи юридической школы считаем допустимым рассмотреть разные взгляды двух профессоров на этот вопрос. Их высказывания именно оказались во временных рамках “дела Йукоса”.

В “Новой газете” № 51 от 19 июля 2004 года было опубликовано интервью профессора Тамары Георгиевны Морщаковой, которое предварено заголовком “…И суда нет. Диагноз доктора Морщаковой. Бывший судья КС об особенностях российской Фемиды. Так про это ещё не говорили”.

Казалось бы, обычное по нынешним временам интервью, на которое никто бы не обратил внимания, хотя бы то той причине, что сейчас никто ничего не читает. Но реакция на это интервью у профессора Валерия Дмитриевича Зорькина была мгновенной и резкой. Статья по поводу интервью была написана им на следующий день (20 июля того же года) и опубликована в “Российской газете” 22 июля 2004 года под названием “Осторожно: праворазрушительство!”.

В чём заключаются разногласия двух профессоров права на отправление правосудия, на самоё идею права, на правозащиту? Есть ли у нас правовые школы, полезные или вредные? Имеют ли правовые идеи профессора хоть какое-то значение для повседневной жизни, если эти идеи овладеют правосознанием людских масс или хотя бы отправителей правосудия? Каждый ли из профессоров права – основатель юридической школы? Что высказали или хотели высказать правоведы? Ведь не аллергия же к персонам является причиной публичных высказываний правоведов? Или аллергия к идеям?

Выделим правоведческие тезисы из интервью профессора Т.Г. Морщаковой:
  (1) Именно юрист должен сказать: то, что записано в законе, – неправильно, вранье. Если нормы законодательства входят в противоречие с общими принципами права, право должно ставиться выше. В 1969 году профессор Михаил Шаргородский выступил на конференции в Ленинграде с такой репликой: “Юридическая наука начинается там, где она говорит законодателю “нет”. Вот идея конституционного правосудия на все времена.
  (2) [члены Конституционного суда в 1991 году] были вдохновлены идеями правового государства, главенства Конституции, приоритета прав личности, совершенно небывалыми перспективами, которые с этих позиций открывались перед Россией. Правда, по первым же, ещё не самым принципиальным решениям, сразу же начался саботаж со стороны судов и других правоприменительных органов.
  (3) Можно ли запрещать идеологию? Наверное, нет, даже если она большевистская. Идеологию надо побеждать идеологией, в том числе в рамках демократических выборов. А запретить партию может только суд, но только не конституционный, а обычный, где доказываются конкретные факты, конкретные правонарушения.
  (4) [Конституционный суд – это не политический], это суд правовой. Но его решения обязательно становятся фактами политики. Принятие закона – политический факт. А его признание противоречащим Конституции – тем более.
  (5) Право и Суд начинаются там, где они говорят законодателю “нет”. Да, Указом 1400 [от 1993 года] Ельцин фактически отменил тогдашнюю Конституцию. Но что она из себя к этому времени представляла? Чего стоила поправка о том, что Съезд народных депутатов вправе принять к своему рассмотрению любой вопрос? Ведь есть же высший принцип разделения властей. В тот момент Конституционный суд обязан был подняться над законодательством, пусть это даже сама Конституция, и судить с позиций высшего права.
  (6) УПК 1960 года был построен на отсутствии состязательности в процессе, на придании суду роли “борца с преступностью”, не было возможности обжаловать в суд решения, принимаемые на следствии, адвокат допускался только с момента предъявления обвинения… Конституционный суд все, что входило в противоречие с Конституцией, признал неконституционным. Не надо было в спешке принимать новый Уголовно-процессуальный кодекс, а надо было разобраться со старым и инкорпорировать в него в виде норм все эти решения Конституционного суда. Из-за борьбы политических и научных амбиций новый Уголовно-процессуальный кодекс может оказаться не лучшего качества. Но главная беда оказалась не в этом. Правоприменители, то есть в первую очередь судьи, не говоря уже о милиции и прокуратуре, остались прежними, их прежний менталитет держит их в рамках того, старого, по сути инквизиционного процесса. Сегодня они саботируют наиболее важные и либеральные положения уже нового кодекса.
  (7) Судьи не стали независимыми. Принцип “пожизненного” назначения судей является единственной надежной гарантией их подлинной независимости. Однако сегодня судью назначают сначала на срок в три года и только затем – “пожизненно”. Судья-”трёхлетка” полностью зависит от председателя суда. В противном случае председатель не представит его на утверждение. За три года его вымуштруют или, в крайнем случае, выгонят. Такой порядок не только не искореняет старый судейский чиновничий менталитет, а создаёт среди новых судей новый чиновничий менталитет.
  (8) Председатели судов назначаются на шесть лет, они зависят от председателей вышестоящих судов. Ведь именно председатели обращаются в квалификационные коллегии судей, а коллегии делают все, что “рекомендуют” председатели судов. С жалобами на судей в квалификационные коллегии идут не граждане, чьи права нарушены, а вышестоящие судейские чиновники. Карьера, материальное благополучие, судьба судьи зависят от того же лица, которое в вышестоящей инстанции может пересмотреть его решение. Выстроена судебная вертикаль, и это конец судебной власти, исчезает фигура независимого Судьи с большой буквы.
  (9) Конституционный Суд часто ссылается на нормы международного права, но делает это только в мотивировочной части своих решений, а надо опираться на них и в части резолютивной. Тем более что Конституция закрепляет принцип приоритета международного права над национальным.
  (10) Возникают и будут возникать проблемы с исполнением решений. В смысле предупреждения нарушений таких же прав в будущем. Одним из механизмов их решения может стать обращение Страсбургского суда в Конституционный суд России. В законе о Конституционном суде записано, что он рассматривает запросы других судов. Страсбургский суд в этом смысле точно такой же, как какой-нибудь наш районный, поэтому и его запрос о непригодности какого-то конкретного закона является допустимым. Это был бы важный вклад России в дела Совета Европы.
  (11) Переезд трёх высших судов в Санкт-Петербург зависит только от воли, которая никакими соображениями целесообразности не определяется. Возможен набор нового аппарата высших судов из юристов Санкт-Петербурга, где ленинградская школа процессуального права всегда была достаточно реакционной. Например, многие её представители утверждали и продолжают утверждать, что адвокат вправе занять позицию, отличную от позиции его подзащитного. Например, подсудимый говорит, что невиновен, а его адвокат настаивает на виновности и просит снисхождения. Потому что защитник в суде выполняет-де публичные функции, которые перевешивают интересы конкретного лица. Это противоречит принципу состязательности в процессе.
  (12) Об угрозе Конституционному суду:
Принята новая редакция статьи 80 Конституционного закона о Конституционном суде России, где говорится об обязательной силе и исполнении его решений. Смысл её заключается в том, что отныне (в прежней редакции этого не было) после признания Конституционным судом той или иной нормы закона не соответствующей Конституции, законодательные органы обязаны привести закон в соответствие с решением Конституционного суда. Но сам законодатель и правоприменители теперь трактуют это так, что, пока поправка не внесена, решение Конституционного суда можно не выполнять. То есть оно лишается той самодостаточности, на которую прямо указывал раньше не только Закон о Конституционном суде, но и сегодня указывает Конституция. Запрещена официальная публикация одновременно с основным решением особых мнений отдельных судей.
  (13) О подборе кадров в состав судей Конституционного суда: В Законе о Конституционном суде прямо записано, что судьями должны назначаться люди, “обладающие признанной высокой квалификацией в области права”. То есть это должна быть элита, способная принимать решения с позиций высших принципов права. Раньше такой критерий отбора всё же соблюдался, несмотря на острейшую политическую борьбу вокруг каждой кандидатуры. Теперь возьмите процедуру нынешних назначений. Кем оцениваются ученые труды кандидатов? Ну, пусть не труды, но какие-то правовые Поступки (с большой буквы)? Чем именно доказывается их признанный авторитет в области права? Существует ли конкурс, если кандидаты представляются Совету Федерации в единственном экземпляре? И это конкурс каких именно качеств? Что знает обо всем этом гражданское общество, да и то же самое судейское сообщество?

Теперь приведём наш конспект статьи профессора В.Д. Зорькина, который поставил вопрос шире и глубже – о судьбе права в России, – применив для раскрытия сути происходящего другой формат и другие принципы:
  Жертвой нового нагрева истории (устанавливающегося нового мирового порядка) сразу же стало право.
  Защищать право надо всегда и во всём.
  Недопустимо, когда под правозащитными лозунгами сознательно осуществляется праворазрушительная деятельность в прямом юридическом и общенравственном смысле этого слова.
  Когда такую деятельность осуществляет новый Петр Верховенский, презирающий право с позиций бесовской революционности, это не так опасно. Ибо это осуществляется с открытым забралом. Дьявол не маскируется в одежды Господа Бога. Когда праворазрушение осуществляется образованным судьёй, ревнителем правозащитности, претендующим на выражение неких либеральных взглядов и ценностей, то это трижды неприемлемо. А когда это осуществляется ещё и лицом, не лишенным причастности к органам государ ственной власти, то это ещё и страшно опасно.
  На новом витке непростого российского процесса категорически нельзя допустить, чтобы всё правозащитное содержание было оседлано новым цинизмом для новой деструкции. Ряды защитников Российского государства должны сплотить, слить воедино в своём синергиуме два начала – державность и правозащитность. Слить воедино, а не противопоставить друг другу. Не “или право, или Россия”, а “и право, и Россия”.
  Причина написания статьи – вызывающая очевидность, с которой под знаменем правозащитительства создатели новой оппозиционности попирают сами основы права. Все основы любого права, а особенно – западного, в любви к которому они так рьяно клянутся.
  Новые оппозиционеры ставят во главу угла некий “принцип высшего права”. Это фактически неприкрытый аналог высшей целесообразности (разновидность – высшая рентабельность и так далее). Идея высшего права в том виде, в каком она преподносится новыми оппозиционерами, на практике может обернуться только революционными “тройками” и трибуналами. И кому-то подобная метаморфоза кажется желанной. Этот “кто-то” может считать, что он будет использовать подобные “тройки” и трибуналы против ненавистной власти. Власти, которая проявила не те тенденции, которые желаемы новым оппозиционерам. Но у “троек” и трибуналов своя внутренняя логика. В их расстрельный ров попадают именно те, кто хочет их использовать для своих конкретных сиюминутных целей.
  Конституционный Суд отверг тогда в 1993 году логику революционной целесообразности.
  Но как быть в тех особо аморальных случаях, когда та кровь объявляется пролитой по праву, в соответствии с высшими принципами революционной целесообразности? Как быть с теми, кто пытается такую позицию соединить с апологией права? Как быть с теми, кто уже раз вкусив плодов такого рода “права”, стремится к повторению, к эскалации данной тенденции? Тяжело признать, но в этом уже есть что-то от влечения к насилию, тяготения к пролитию крови. К сожалению, в российской действительности вновь формируются тенденции, дающие чему-нибудь подобному новый исторический шанс. Этого нельзя допустить.
  Над правом стоит некий высший смысл, который Гегель и Кант понимали по-разному. Но каждый очередной виток апелляции к трансцендентальному правосознанию оборачивается простым бесправием, подчинением права некоей высшей целесообразности. Так было у иезуитов, так было у революционеров. Но ни иезуиты, ни революционеры никогда не рядились в тогу правозащитности.
  Если новые оппозиционеры причастны к новой субстанции трансцендентального права, то пусть назовут Имя этой субстанции, опишут её, раскроют и предъявят. Кто знает, быть может, надо преклониться перед этими высшими основаниями. Но новые оппозиционеры хранят ведомые им трансцендентальные основания в абсолютной тайне. Это уже даже не кастовый подход (глубоко противоречащий любым демократическим и правовым формам). Это подход по сути общаковый, где скорее говорят не языком права, а на языке “понятий”. Может быть, в этих “понятиях” перечислены все носители трансцендентального права, а также все, у кого трансцендентальные основания нарушены.
  Трансцендентальные основания новых оппозиционеров заперты у них в сейфе и выдаются только членам их салона в условиях особого доверия. Например, в салон не входят ленинградские юристы-процессуалисты. Значит, они не входят в число носителей трансцендентальной правосубъектности, ибо известно, что они “все реакционны”. Давайте заменим ленинградских юристов на какую-нибудь другую категорию, которая вся поголовно должна быть объявлена реакционной по региональному (ленинградцы) или любому другому, например, этническому критерию.
  Назвать всю региональную (юридическую или любую другую) элиту только по факту рождения и проживания там реакционной – это путь в такое бесовство, из которого уже не будет никакого выхода.
  Ленинградец имеет право занимать любую позицию и оцениваться по этой позиции, а не причисляться по факту своей прописки и рождения в разряд бесов или ангелов.
  Есть одна группа, которая неприемлема и морально, и профессионально – праворазрушители, притворяющиеся правозащитниками. Апологеты революционной целесообразности, рядящиеся в либеральные одежды. Ревнители погромов и геноцидов (демонизация по региональному признаку – это пролог к геноциду), называющие себя рыцарями защиты суверенитета личности и правосвобод.

Статью Валерий Дмитриевич завершает словами: “Призываю любые политические силы не допускать в свои ряды ничего подобного. Ибо, допустив это, данные силы встают на путь разрушения. Россия уже прошла страшный путь, приобрела горький опыт. И второй раз этот грязный номер не пройдет”.

Конечно, никто не знает, как наше слово отзовется. Каждая статья или всякий призыв может иметь самые непредсказуемые последствия. Видимо, поэтому Валерий Дмитриевич так резко отреагировал на высказывания Тамары Георгиевны.

Вначале посмотрим на приведённые тезисы и конспект с позиций не диалектической, а формальной логики, то есть взглянем на предмет в статике, без развития, таким, как мы его застали прямо сейчас. И мы сразу обнаруживаем противоречие.

Допустим, Первый Профессор говорит, что есть Высшее право и что им нужно руководствоваться, а суды у нас выносят неправильные решения и саботируют решения Конституционного суда. Второй Профессор расценил высказывания Первого как призыв к отказу от права и подмене его целесообразностью, отнеся сторонников такой подмены к новым оппозиционерам. При этом Второй Профессор не отрицает факта неблагополучия в отечественном правосудии.

Предположим, что есть Высшее право и Высшие правовые принципы, которым может противоречить законодательство. И руководствоваться в правосудной деятельности надо именно ими, а не законодательством. Если такое утверждение верно, то ему будет противоречить другое утверждение о том, что суды принимают неправильные (незаконные) решения. Ибо как же суды могут принимать неправильные решения, если эти решения основаны как раз на Высшем праве. Всякий судья будет обосновывать свои решения именно Высшим правом, как он его понимает и чувствует. И никто никогда не сможет разуверить этого судью, что его решение неправовое. Правда, вышестоящий суд может отменить решение первого судьи, но, опять же, по основаниям Высшего права, и так далее. И сетование на то, что суды саботируют (не исполняют) постановления Конституционного суда, противоречит идее о том, что нужно руководствоваться Высшим правом. Если утверждение о предназначении Высшего права верно, то правильно поступают все суды и всякие там “правоприменители”, что не исполняют постановления Конституционного суда. Ведь все руководствуются Высшим правом. Или только Конституционный суд может и должен руководствоваться Высшим правом? Нет, все остальные суды сами будут решать, руководствовался при вынесении постановления Конституционный суд Высшим правом или законодательством. И если районный судья решит, что Конституционный суд руководствовался законодатель ством, а не Высшим правом, то применит сам Высшее право. Что миллионы и миллионы живущих в нашей стране людей уже на себе прочувствовали.

И не стоит сокрушаться по поводу угрозы новой оппозиции в праве, лозунгом которой может быть “Высшее право”. Нет у нас никакой оппозиции в праве. И никто её не создаст. Ибо то, что обнаруживается в актуальном правосудии, и есть отрицание всякого правосудия в его западном, да и в нашем понимании. Нынешнее правосудие в своей массе руковод ствуется именно “Высшим правом”. И в этом смысле “Высшее право” есть отрицание права, есть праворазрушительство. Наше право уже разрушается внутри самой наличной правосудности, самими антропологическими элементами правосудной системы. Для разрушения права и правосудия сейчас не нужны никакие посторонние силы, ни старая, ни новая оппозиции. Действующее правосудие само себя разрушает. И нас – народ – вместе с ним.

В правосудной жизни порой такие события происходят, что пока сам не увидишь и не прочитаешь, никому на слово не поверишь. Вот лежит многотомное дело о хищении в форме мошенничества. Приговор вынесен. Два человека осуждены на пять лет лишения свободы каждый. По инкриминируе мому хищению отсутствуют потерпевшие, отсутствует и материальный ущерб, то есть имущество никто не похищал. Государственный обвинитель в своей речи заявил, что и потерпевших нет, и ущерба нет, и закона такого нет, который нарушили подсудимые, но это только по той причине, что законодательство медленно изменяется и не успевает за новыми видами деятельности людей, однако сердцем он (обвинитель) чувствует, что хищение подсудимые совершили. И судья приговорил обоих к названному сроку наказания. Надо полагать, что районный, он же федеральный, судья руководствовался именно “Высшим правом”, невидимым законом. И вышестоящие суды, оставляя обвинительный приговор в силе, то есть полагая, что он законен, руководствовались тоже своим пониманием “Высшего права”. Но разве эти судьи враз по призыву примкнули к “новой юридической оппозиции”?

Высшее право предстает как невидимый закон, который никто не видел, потому что он невидимый, но им все руковод ствуются. И в существование такого невидимого закона верят особенно невинно осуждённые, ведь им сказали и написали в приговоре и в надзорных бумагах, что они лишились свободы по Закону. Для них невидимый закон стал осязаемым.

Лучше сказать о Высшем праве и сопутствующем ему Невидимом Законе, чем сказал Франц Кафка в “Процессе”, трудно, да и не нужно.

Теперь взглянем на поднятые Профессорами проблемы с диалектической точки зрения, то есть с точки зрения живой жизни, где качество антропологического материала может до неузнаваемости изменить любые высшие принципы. Впрочем, люди пишущие зачастую и тут пытаются опереться на некий высший идеал человека, как он им представляется. А представляется он им как интеллигент, обладающий эталоном разума, вкуса, воли и культуры. Однако жизнь рисует совершенно противоположную картину. Нет и не было у нашей интеллигенции никогда вкуса, и ничего она не может оценить. Ибо чтобы что-то оценивать, нужно быть мозгом нации. А интеллигенция не мозг нации, как выяснилось. И никакой школы интеллигенция не создаст. Поскольку всё, что делает народ и Государь, для неё неправильно.

Разве у нас есть в стране хоть какая-то юридическая школа? Её нет. Нет даже подобия школы ни в МГУ, ни в МГЮА. Чтобы получить представление о правовых взглядах преподавателей юридического факультета МГУ, достаточно ознакомиться с подготовленным на этом факультете уставом общественной организации по объединению выпускников факультета. Ибо написание подобного устава – это действие, характеризующее мышление. Что касается Московской государственной юридической академии, то познакомьтесь с книгами по адвокатуре, которые писали её профессора.

Нет у нас никаких юридических школ. Да и боятся их создавать. Для создания школы нужны знания и убеждения, в первую очередь. И воля. Подвижничество нужно. А подвижников нет. Звание профессора – ещё не звание учителя. Чтение курса лекций в университете ещё не создаёт автоматически юридической школы. Школа – это люди, носители идеологии, подкрепленной их реальными поступками.

Школа может базироваться только на воле, интеллектуальной силе, идейной мощи и организационных, необязательно формальных, связях. Юридическая, как и любая другая, школа, не может строиться на трусости (страхе, подлости, предательстве, личном удобстве, личной сытости и т.п.). Ибо трусость, или её синоним подлость, всегда у каждого разная, она индивидуальна в своём проявлении и не нуждается в единстве школы.

Однако, уважаемые Профессора, взгляните ещё раз на тех людей-юристов, которых по рекомендациям разных групп профессоров права назначают на всевозможные чиновничьи должности, будь то советники, советчики или представители. И они носители какой-то школы? А ведь это тоже вопрос кадров, носителей идей и поступков. Сетовать на отсутствие подобающих судей можно бесконечно. Но если сами профессора содействуют назначению на доступные их влиянию должности людей идейно и профессионально маловразумительных и только по причине приятельских связей и личной преданности, то почему другие властные люди должны при назначении на должности прокуроров и судей поступать иначе?

Так у нас повелось, что всегда говорят, особенно в “оппозиционных” средствах всенародного оповещения, о неправильном антропологическом окружении Президента России. Но вспомните, что происходило в недавней и давней истории. Без всякого стеснения делили верховную власть в 1998–99 годах при действовавшем тогда Государе. А вспомним отдельное былое: одного Государя, Помазанника Божьего, убили ударом табакерки по голове, другого шарфом задушили, третьего подорвали, четвёртому просто сказали в феврале 1917 года – отрекайся, и отрекся. Только в редких случаях российской истории в чрезвычайной ситуации Государю удавалось элементарно выжить, например в декабре 1825 года.

Вот и остаётся Государю, чтобы обеспечить личную власть и безопасность, назначать на важнейшие государственные должности людей, в первую очередь, по принципу личной надежности и преданности. А уж если такой преданный человек ещё и что-то может делать грамотно и профессионально, то надо считать, что нам, народу, повезло. Но что делает профессура для того, чтобы Государь назначал на важнейшие должности людей не только преданных, но и профессиональных (наличие диплома о докторской степени – ещё не признак профессионализма), волевых, деятельных, смелых и распорядительных. Ничего. Да она и не может, хотя бы по той простой причине, что отсутствуют профессиональные школы. Ибо вразумительной власть может быть только тогда, когда ключевые посты в ней занимают люди одной профессиональной юридической школы. А без Школы остаётся только одно – пополнять власть (законодательную, исполнительную, судебную) более или менее благодарными приятелями.

И если последовать мнению, что антропологическое выражение наличной судебной власти, особенно в его высшей части, никуда не годно, даже враждебно и Государю, и, соответственно, народу, то есть страдает недугом, как же тогда произвести антропологическое обновление, то есть лечение, если все члены судебной власти несменяемы (назначены пожизненно) и, опять же, независимы? Остаётся одно средство – переместить орган судебной власти на север, в менее удобную среду жизни. Глядишь, самые хворые сами откажутся переезжать. Тогда и пополнит Государь судебный орган здоровыми кадрами, из какой-нибудь юридической школы. Но может случиться как раз наоборот – ведь самые “больные” бюрократы оказываются на поверку самыми активными, которые ничего не боятся.

Чрезвычайная ситуация – это индикатор дееспособности различных институтов гражданского общества и государства. В ней проверяется всё – от частного индивида до государства в целом. Проверяется в ней наличие в стране того, кого профессор Карл Шмитт назвал сувереном, а по-русски следовало бы назвать самодержцем, – того, кто принимает решение о чрезвычайном положении.

Когда в августе 1991 года возникла чрезвычайная ситуация, Президент не проявил себя как самодержец. Не смог стать самодержцем и комитет, специально созданный для принятия решений в чрезвычайной ситуации. Вообще, ни одно лицо (чиновник или орган) Союзной власти не проявило себя как самодержец, то есть отказалось от права суверенитета или не смогло быть сувереном. Иными словами, все они уклонились от возможности принимать решения в чрезвычайной ситуации. Президент же и парламент одной из республик Союза взяли на себя бремя решений в чрезвычайной ситуации того времени и, соответственно, вели себя как самодержцы. В итоге суверенами оказались они, а не Президент Советского Союза. При другой чрезвычайной ситуации, осенью 1993 года, когда на самодержавие претендовали и российский Президент, и российский парламент, именно Президент принимал решения, которым все подчинились. Самодержцем Российским стал Президент. Других самодержцев не нашлось.

Суверен проверяется в глобальном чрезвычайном положении, охватывающем всю страну и длящемся достаточно долгое время. Но случаются и локальные чрезвычайные ситуации, которые действуют либо короткий срок, либо лишь на незначительной части территории страны. В глобальной чрезвычайной ситуации, когда теряет свою силу право, действовавшее в обычной жизни, адвокатура, в частности, утрачивает своё прежнее значение, её деятельность ограничивается в интересах выживания страны. Попытки искусственно активизировать адвокатуру в таких условиях ведут к её вырождению в группировку политиканов, то есть фактически к ликвидации адвокатуры как таковой.

Напротив, локальные чрезвычайные ситуации повышают роль адвокатуры. Собственно, вся деятельность адвокатуры построена на предельно локальных, микроскопических (а иногда и не совсем) чрезвычайных ситуациях – ситуациях, когда вдруг прекратила своё действие та или иная часть обычно действующего права. Если ситуация вполне нормальна и стабильна, адвокат не нужен. Если же право нарушено, задача адвоката – вернуть нормальную жизнь человека и права, восстановить нарушенное положение.

Таким образом, любая локальная чрезвычайная ситуация – это профессиональный вызов для адвоката. При этом его усилия должны быть направлены не против воли суверена, который ввёл такое положение своим правовым актом, но против тех, кто нарушает интересы обратившихся к адвокату лиц и тем вызывает необходимость сохранения чрезвычайной ситуации (Теория адвокатуры. С.111–112).

Во многом это относится и к судебной власти. Но как определить судьям, пусть даже Конституционного суда, когда началась эта глобальная чрезвычайная ситуация и когда она кончится, и началась ли она вообще? Может быть, это очередной бунт бюрократии против суверена? Школьный ответ такой – принимать решения по школьному стандарту, как написано в правовом акте, а не додумывать за претендентов на трон суверена, что они думают о высшем благе Отечества. Конституционный суд России в сентябре 1993 года принял юридически безупречное решение. И тем самым он сохранил за собой нравственное право остаться судебной властью. Государем же стал тогда тот, кому это на роду было написано. Это не вопрос какого бы то ни было человеческого суда.

Огромное количество рассматриваемых Конституционным судом дел свидетельствует о тяжести принимаемых судами неправосудных решений, о глобальности неправосудия. Судебная система не оправдывает надежд населения на защиту от несправедливости. Граждане вынуждены обращаться за справедливостью, которую они не получили в низших судах, в Конституционный суд. Фактическая неправосудность, произвольность многих судебных решений, несмотря на их формальную безупречность (обоснованность и законность), очевидна гражданам всех сословий. Трудно поверить, чтобы судьи иных судов и правоохранители всех рангов, будучи вроде бы “квалифицированными” юристами, не знакомы с основными законами государства.

Если поток заявлений в Конституционный суд будет оставаться на прежнем уровне, что свидетельствует о фактическом отсутствии судебной системы, то высший орган правосудия может не выдержать. Нельзя постоянно работать в условиях стресса – организм неминуемо начинает разрушаться. Для суда это означает его ненужность или декоративность. Именно с этой подспудной целью на Конституционный суд взваливают всё больше и больше неправовых вопросов. Таково лукавство чиновников, их вредительство Государю.

Конечно, можно искусственно уменьшить поток заявлений в Конституционный суд, перекрыв доступ простых смертных к этому святилищу правосудия, но живая проблема правосудности этим не решится. Так же как она не решится введением всё новых судебных инстанций специально для обжалования несправедливых решений. Вопрос справедливого суда и справедливого решения – это не проблема обжалования. Если бы это было так, то решение, которое бесконечное количество раз было обжаловано и при этом не было отменено, следовало бы считать справедливым, а вынесший его суд – судом справедливым. Однако такое решение может быть только “законным”, то есть подлежащим исполнению, что вовсе не делает его правосудным, справедливым, правильным. Причиной рассмотрения проблем конституционных прав Конституционным судом являются исключительно “законные” судебные решения. Даже собственные запросы судебных инстанций в Конституционный суд о поисках определенности в понимании законов свидетельствуют, в первую очередь, о нерешительности этих судов самостоятельно принимать правильные решения. Стремление переложить принятие решений на более высокую иерархическую ступень – болезнь всех иерархических систем. В управленческой системе это проявляется как стремление переложить принятие всех решений на высшее должностное лицо государства. В судебной системе – на Конституционный суд. Порой низшие ступени прибегают чуть ли не к шантажу, угрозам саботажа и прямого противодействия, лишь бы получить от более высоких начальников одобрение их действиям.

Безусловно, вынести справедливое решение нелегко. Юридическая грамотность здесь неотделима от нравственности и правозащитной идеологии. Решения Конституционного суда – и те часто сопровождаются особыми мнениями судей.

В связи с этим некоторые юристы считают, что справедливость не является рациональной категорией, и поэтому правосудие, хоть и употребляет этот термин для успокоения народа и в видах воспитания, на деле заменяет его понятием законности, согласно которой любое вступившее в силу судебное решение законно и, следовательно, справедливо. Попытки выработать какие-то иные критерии оценки, по мнению этих юристов, могут вести лишь к лицемерию и отрыву от практики. В итоге мы получаем “состязательный” процесс, где прокурор и адвокат преследуют личные, тщеславные интересы, для них главное – победа, игра на публику, воздействие на суд с помощью эффектных приемов (остроумие, ораторское искусство, манипулирование фактами). Прокурор и адвокат играют в процессе, как актеры в театре. И результат у них простой: один выиграл, другой проиграл процесс. Если справедливости нет как таковой, то нет смысла предъявлять соответствующие требования к прокурору и адвокату – обычным, земным людям. Соответственно, и судья в такой игре не безучастный арбитр, а заинтересованный участник, у которого тоже есть своё самолюбие и прочие земные интересы. Ему интересно проявить себя и особенно свою власть над судьбами людей. В результате мы видим неуклонную репрессивную тенденцию судебных решений. Судьи всё менее склонны выносить оправдательные и вообще мягкие приговоры. Им это просто неинтересно. Характерный пример – дела о необходимой обороне. Даже первичный анализ судебной практики по этим делам показывает, что, вопреки сути закона, уголовному наказанию подвергаются лица, защищавшиеся от преступных посягательств, то есть наказывается правомерное, законопослушное поведение. В правоохранительной и судебной системе сложилась своеоб разная презумпция виновности лица, защищавшего себя от преступных посягательств. Словесные интерпретации уголовных статей о необходимой обороне, призванных привнести в судебную практику “справедливость”, правоохранительное сознание не меняет.

Но такая картина находит обоснование только в сознании отдельных юристов, простые же люди, чье сознание не замутнено до такой степени казуистикой, видят её абсурдность и недопустимость. Оказывается, что представления о правосудии у народа и у профессиональных юристов правоохранительной и судебной систем сильно разнятся.

Однако нравственность простого народа вовсе не противоречит выводам науки. Напротив, истинная наука всегда нравственна, ибо её выводы тщательно выверены и тесно связаны с жизненными реалиями. Недостатки юридического образования и воспитания научной культуры из самих юристов делают неполноценных представителей юстиции, даже внутренних врагов правосудия. Вопрос о формировании личности юриста, о селекции юридических кадров по-прежнему остаётся самым острым. И это один их главных вопросов юридических школ. Которых нет.

Юридическая школа – это нравственный поступок, духовный подвиг, а не с первого раза утвержденная научным советом докторская диссертация, или обилие публикаций, или эффектная обличительная фраза. Юридическая школа – это способность к поступкам, сами поступки её последо вателей. И судья – это, прежде всего, человек нравственного действия, чувствующий народный менталитет, следующий отечественным традициям.

Плохи наши традиции или хороши, но они есть и с ними надо считаться. Мудрость и Верховной власти, и Судебной власти и заключается в том, чтобы принимать решения (писать законы и выносить приговоры) в соответствии с национальными представления о справедливости (долге, правде), то есть не вопреки традициям и менталитету. И не относиться к народу как к сволочи (тому, что сволокли на обочину жизни), которая “неправильно” живёт. Любой Закон всегда позволяет выносить справедливое решение.

  § 3. Абсурд адвокатского гонорара и “дело Йукоса”

Адвокатура проявляет свою нищету во всём, как в прямом, так и в переносном смысле. Внутренняя, профессиональная нищета неизбежно обнаруживается и в нищете внешней, экономической.

Пояснение. О гонораре.
Вопрос о сущности и правилах установления адвокатского вознаграждения наиболее полно раскрыт в Теории адвокатуры и в эссе адвоката Андрея Вячеславовича Полякова “Quota litis”, опубликованном в альманахе журнала “Вопросы адвокатуры”.

Говоря об адвокатской деятельности, нельзя не коснуться вознаграждения адвоката за оказанную юридическую помощь. Процедура получения и распределения вознаграждения, самый смысл адвокатского вознаграждения неотделим от сущности адвокатской деятельности. Ложное понимание сущности адвокатского вознаграждения самим адвокатом есть основание предполагать, что этот адвокат также ложно понимает публичное назначение своей профессиональной деятельности.

Редко кто из адвокатов вдумывается в публичный, некоммерческий смысл своей профессии, в принципиальную разницу между услугой и помощью, и вытекающие из этого виды формирования вознаграждения, право притязания на вознаграждение. Большинство адвокатов вспоминает о некоммерческом виде своего труда только при исчислении налогов с гонорара. А если просмотреть бухгалтерские книги большинства адвокатских образований, то обнаружится логико- правовое несоответствие между оказываемой адвокатом юридической помощью, как правовым основанием получения вознаграждения и отражения его в бухгалтерских регистрах, и порядком учёта адвокатского вознаграждения. Конечно, если какой-то адвокат неправильно выполнял операции с полученным вознаграждением, то это не означает, что всё предшествующее получению вознаграждению делалось адвокатом неправильно. Причинно-следственной связи нет. Но неправильное понимание и применение принципов, на которых базируются отдельные вопросы обеспечения адвокатской деятельности, обязательно повлекут неправильное понимание и применение и других принципов адвокатской профессии. Ибо принципы взаимосвязаны единством адвокатской деятельности.

В “деле Йукоса” сразу же надо отрешиться от связи между размером гонорара и активностью адвоката. Мол, размер гонорара был слишком мал, поэтому адвокат не старался, не заявлял в массовом порядке ходатайств, не обличал преследователей и гонителей. Или – гонорар был таким большим, что адвокат, из-за страха лишиться выпавшей ему удачи, не старался, не заявлял, не обличал, так как боялся преследователей и гонителей. Нет, каждый делает то, что умеет, и то, что может. Конечно, не по заслугам полученный великий денежный выигрыш может вызвать у посредственного человека высокомерную уверенность, что выигрыш есть результат его выдающихся умственных способностей. Что не пойдёт на пользу дальнейшему исполнению дела.

Каждое деяние адвоката в “деле Йукоса” – это казус, частный случай, но как всякая случайность – настораживающая случайность, в которой проявляется зародыш отступления от стандартов адвокатской профессии.

Казус первый. Цинизм или недомыслие.
Один отдельно взятый адвокат заявляет, что он доволен размером полученного гонорара, но не доволен решением суда. Такое адвокатское заявление есть что – цинизм, то есть грубая откровенность (см. тему идеологии адвокатуры в Теории адвокатуры), или недомыслие? Во всех случаях заявления подобного рода есть отклонения от стандарта профессии.
С точки зрения стандарта адвокатской профессии, такое заявление есть абсурд: быть довольным и недовольным одновременно. И пребывание в таком абсурде заявителя не смущает, он не стремится его преодолеть.
Такое заявление сравнимо, в части абсурда, как если бы адвокат в защиту осуждённого сделал заявление, в котором утверждал, что суд осудил его подзащитного не за то преступление, которое он совершил. С точки зрения здравого смысла, то есть логики, получается, что адвокат подтверждает, что его доверитель совершил какое-то преступление, но за совершённое преступление его не осудили; а суд осудил за то преступление, которое его доверитель не совершал. Из последнего также следует, что адвокат утверждает, что преступление, за которое его доверитель был осуждён, всё же имело место, хотя сам осуждённый его не совершал. Такой абсурд можно преодолеть только самой логикой жизни, то есть осудить подзащитного данного адвоката за то преступление, о совершении которого знает адвокат. Истина восторжествует, и у адвоката не будет темы для заявлений перед средствами всенародного оповещения в части преодолённого абсурда. Что касается оправдания по первому обвинению, то с точки зрения “всемирной справедливости” и народной молвы, зло должно быть наказано. И до тех пор, пока доверитель адвоката, то есть преступник с точки зрения адвоката, не будет осуждён за известное одному адвокату преступление, пусть этот “неправильно” осуждённый страдает. А чтобы облегчить себе совесть, то есть смягчить душевные страдания, осуждённый должен считать, что отбывает он срок наказания за другое преступление, о котором только и знает адвокат. Абсурд гипотетического адвокатского заявления для осуждённого преодолён, он осуждён неправомерно, но не зря.

Казус второй. Адвокатский фонд и адвокатская фирма.
Руководствуясь принципом целесообразности, стремлением к упрощенчеству, контролю и надзору за качеством и своевременностью выполнения поручений, результативностью профессиональной деятельности, решили временно централизовать направления вознаграждения сопричастным адвокатам. Создали единый адвокатский фонд оплаты оказания юридической помощи. Возможно, фонд технологичен, но насколько он соответствует стандартам адвокатской профессии?
Адвокатский фонд в своей идее есть предтеча замены адвокатской помощи на адвокатские услуги; начало организационного разложения адвокатской корпорации, когда адвокат, как исключительный субъект оказания юридической помощи, заменяется организацией, оказывающей юридические услуги на коммерческих принципах. Теперь юридическое лицо, имею щее свою фирму, в которой адвокаты выполняют профес сионально-трудовую функцию, то есть работают, оказывает юридические услуги нуждающимся. Фирма оказывает юридические услуги, а не помощь (см. разницу и несовместимость этих понятий в Теории адвокатуры). Не адвокат. Адвокат растворяется. За услугами не видно того одного – единственного адвоката, которому доверяют. Есть организация, а у неё нет корпоративного, сословного интереса, но есть интерес людей. Прежде всего, “коммерческого” директора, который будет называться генеральным адвокатом. Сам генеральный адвокат не будет оказывать услуг. Он будет руководить адвокатами, договариваться где-то о чём-то, распределять между адвокатами “зарплату”, проверять написанные адвокатами тексты, а если будет знаком с синтаксисом, то может расставлять правильно знаки препинания.
За “фирмой” скрываются заботы о страждущем. В “фирме” всё коллективно, всё общо. Фирма освобождает адвоката от правил профессии, освобождает совесть адвоката. Фирма не должна сориться с властью, «генеральный» адвокат может пожурить слишком активного адвоката и уволить его.
Отсюда всплывает тайна, отчего отдельные адвокаты ратуют за страхование профессиональной ответственности. Адвоката не будет, будет “фирма”, будет равенство коммерческих партнеров. И эти ратующие самоуверенно надеются, что во всех спорах они одолеют коммерсантов-промышленников, и “фирме” по юридическим услугам не придётся выплачивать им неустойки. Зря надеются. Коммерсанты-промышленники умнее коммерсантов-юристов, потому что промышленники в большей мере обладают способностью суждения, чем юридическое племя. Это логика и суровая правда жизни. Без юристов прожить можно, без промышленников нельзя. Главное же, сами промышленники не будут судиться с коммерсантами- юристами, они наймут, как нанимают работников на урок, других коммерсантов-юристов. В этой схватке коммерческих юристов сами же юристы преодолеют свой собственный коммерческий абсурд взаимным истреблением. Это же первый признак отличия человека от животных: животные всегда поступают правильно, а люди постоянно преодолевает собственный абсурд логикой (см. главные признаки отличия человека от животных).
Чтобы избавиться от адвоката, как единственного и самостоятельного субъекта оказания юридической помощи, нужно ввести такие законодательные положения, чтобы договор на оказание юридической помощи заключал не адвокат, а адвокатское образование, “фирма”.

Казус третий. О притязании адвокатской “фирмы” на вознаграждение.
Группа сопряжённых адвокатов посчитала себя “фирмой”, поскольку стороной в соглашении об оказании юридической помощи со стороны адвокатов было указано адвокатское образование. Коммерческая организация, которой адвокатская “фирма” оказывала юридическую помощь, была признана банкротом. “Фирма” предъявила претензии на неполученное от ликвидируемой коммерческой организации вознаграждение. Адвокатская “фирма” обратилась в суд за защитой своего денежного интереса.
С позиции коммерческих отношений должно действовать общее правило, согласно которому обязательства должны исполняться. Но согласно принципам адвокатской профессии адвокат не должен добиваться в суде взыскания денежных сумм с доверителя, которому адвокат оказывал юридическую помощь. Доверитель может их не выплачивать адвокату без объяснения причин. Такой спор недопустим. Сам иск адвоката о взыскании вознаграждения допустим в одном случае: если претензия адресована государственной организации. Потому что волю и интерес государственной организации, в которой заложена в сжатом виде воля государства, может выразить окончательно именно суд. У адвоката, которому государственная организация отказывается выплатить вознаграждение, могут быть сомнения, а соответствует ли воля руководителя этой организации воле и интересу государства. Служащий государственной организации искажает волю Государя. Поэтому адвокат обращается для разрешения своих сомнений в суд. В этом проявляется основной канон адвокатуры, который выражается в доверии. Ради доверия, солидарности с обществом и жертвенности провозглашается отказ от иска о принудительном взыскании вознаграждения.

  § 4. Адвокаты и малоимущие

В одном из субъектов Российской Федерации появился законопроект о защите права малоимущих жителей региона на получение квалифицированной юридической помощи. Юридическое обоснование проектанты своей инициативе нашли в статьях 48, 71 и 72 Конституции России.

Название законопроекта вызывает недоумение, и, чтобы его рассеять, надо получить ответы на несколько вопросов. Например. Разве у нас кто-то нарушает права малоимущих на юридическую помощь? А права многоимущих никто не нарушает? Защищать малоимущих надо от тех, кто призван оказывать юридическую помощь, то есть от адвокатов? Каким образом защищать малоимущих от адвокатов? Посредством судебного преследования адвокатов от имени и в интересах малоимущих? Если законопроект касается только малоимущих, то, надо полагать, многоимущим адвокаты не интересны и преследовать их они не собираются? По крайней мере, региональные законодатели многоимущим в преследовании адвокатов не помощники? Если бороться надо будет против адвокатов, то кто же будет представлять малоимущих в суде против адвокатов? Или кто-то не подпускает малоимущих к адвокатам и, следовательно, против адвокатов бороться не надо? А может быть, кто-то не позволяет адвокатам оказать юридическую помощь малоимущим?

Каким же способом собирались защитить права на получение юридической помощи? Следует заметить, что в названии говорится только о защите права, а не о самом фактическом получении юридической помощи.

В законопроекте было записано, что целью этого закона является защита права малоимущих жителей территории субъекта Федерации на получение квалифицированной юридической помощи, а также создание условий для постепенного перехода к формированию системы массового добровольного страхования непредвиденных расходов на получение квалифицированной юридической помощи.

А какова реальная цель законопроекта о юридической помощи? Руководствуясь простыми логическими приёмами, осмелимся предположить: поскольку закон есть мера политическая, а всякая политика есть концентрированное выражение экономики, то, скорее всего, законопроект о юридической помощи должен заканчиваться самым прозаическим способом – деньгами.

Выделим отдельные положения (идеи) предложенного законопроекта:
  (1) юридическая помощь оказывается в рамках утвержденной целевой Программы защиты права малоимущих граждан на квалифицированную юридическую помощь;
  (2) реализует Программу координатор – некоммерческая организация, которая определяется по итогам тендера;
  (3) деятельность координатора осуществляется за счёт средств регионального бюджета;
  (4) юридическая помощь оказывается юристами – участниками Программы.

В пояснительной записке к законопроекту утверждалось, что в настоящее время федеральное законодательство гарантирует бесплатную юридическую помощь только в двух случаях: в порядке части 3 статьи 16 Уголовно-процессуального кодекса России и в порядке статьи 26 Закона “Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации”. Однако для реализации указанного конституционного права малоимущих граждан этого явно недостаточно, о чём свидетельствует большое количество обращений и заявлений граждан в органы государственной власти региона. Не имея достаточных средств на оплату услуг адвокатов и не обладая необходимыми правовыми знаниями, малоимущие граждане вынуждены обращаться за бесплатной консультативной юридической помощью в органы власти. Кроме того, работа большинства государственных органов по несвойственным им вопросам защиты прав и решения различных проблем граждан не всегда является эффективной, открытой и каче ственной. Для решения указанных проблем необходимо формирование своеобразной системы “семейного адвоката”, то есть системы, когда у каждого жителя региона будет “личный юрист”, к которому можно обратиться за помощью в случае необходимости.

Проектанты считали, что принятие проекта позволит снизить нагрузку на органы государственной власти, связанную с необходимостью рассмотрения необоснованных обращений и заявлений граждан, и повысить качество работы органов государственной власти и местного самоуправления, эффективность и открытость государственного управления.

К законопроекту было приложено финансово-экономическое обоснование, ибо реализация закона повлечёт дополнительные расходы из бюджета. Сумму расходов проектанты рассчитали по формуле. В формуле предусмотрено всё: и количество малоимущих жителей; и затраты на оборудование помещений, в которых будут располагаться бесплатные юридические консультации, техническими средствами и программным обеспечением для работы, расходы, связанные с проведением конкурса и тому подобное; и размер страховой суммы; и коэффициент изменения затрат на техническое и материальное обеспечение реализации закона по годам.

Эти деньги намеривались выплатить не малоимущим, чтобы малость увеличить их имущество, а программным юристам, чтобы те снизили нагрузку на органы власти, связанную с необходимостью рассмотрения необоснованных обращений и заявлений. Действительно, малоимущему по причине его скудного достатка только и остаётся, что необоснованно обращаться к власти – ведь денег у него нет, чтобы обоснованно обратиться. На то он и малоимущий, обычный (пошлый) человек.

Законопроект раскрыл нам глаза: люди по неведению обращаются с жалобами в суды на чиновников. Человек ведь не способен понять, что всё делаемое чиновником – во благо человека обычного. А этот обычный человек жалуется. И этого человека надо уговорить, чтобы он не жаловался на чиновника. Обычный человек своей выгоды и блага не понимает. Обычный человек – человек неразумный. Что дитя малое. Всегда он считает себя обиженным, и отнеслись к нему не чутко, и поступили с ним несправедливо. Вот человек обычный и беспокоит чиновников, то есть вред наносит государственным делам. Кто же будет спорить с тем, что вред государственным делам надо уменьшать и уменьшать? Никто. Следовательно, надо обеспечить спокойствие в работе чиновников. Пути и способы достижения спокойствия выявлены – расход денег. Надо заплатить здравомыслящим людям, то есть программным юристам, чтобы они объяснили человеку неразумному, что на чиновника не надо жаловаться.

Итог законопроекта – всеобщая выгода. Человек малоимущий, то есть неразумный, с моральной выгодой. Он теперь знает, что его права никто не нарушал, и вообще он никаких прав не имел. Чиновник с телесной и душевной выгодой. Чиновника не будут беспокоить неразумные люди. Ему легче (спокойнее) будет работать, сердце не будет перенапрягаться. Чиновник обретёт душевное спокойствие. Юристы и страховые организации получат материальное (денежное) удовлетворение. Ибо каждый труд должен быть оплачен, поскольку бесплатный труд есть труд рабский.

  § 5. Тотальная вина правозащиты

В связи с “делом Йукоса” тень обвинений адвокатов в так называемой “легализации” денежных средств, приобретённых преступным путём, стала приобретать грозовые черты.

Правоохранительные органы стремятся к неограниченному расширению составов преступлений, а иначе как же они будут “бороться” с преступностью. Это также отражается и на их стремлении всё более и более расширительно квалифицировать обычную жизнедеятельность человека, его обычные, непреложные, естественные профессиональные действия, как содержащие состав преступления. Государство (в своём антропологическом выражении) стремится к преодолению им самим установленного собственного права как границы соб ственного произвола, расширению составов правонарушений, к тотальной регламентации и, соответственно, к тотальной виновности граждан.

Недалёк тот день, когда российская адвокатура станет жертвой такой тотальной квалификации со стороны правоохранительных органов. И выражаться это будет в том, что адвокатов будут обвинять в совершении преступления, предусмотренного статьёй 174 Уголовного кодекса России – “Легализация (отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретённых другими лицами преступным путём”.

Вот диспозиция части первой этой статьи:

“Совершение в крупном размере финансовых операций и других сделок с денежными средствами или иным имуществом, заведомо приобретёнными другими лицами преступным путём (за исключением преступлений, предусмотренных статьями 193, 194, 198 и 199 настоящего Кодекса), в целях придания правомерного вида владению, пользованию и распоряжению указанными денежными средствами или иным имуществом”.

Получение адвокатом гонорара от обвиняемого, подсудимого или осуждённого так правоохранителями и будет непременно толковаться. Уже сейчас мы сталкиваемся с тем, что обвиняемому в хищении лицу обязательно ещё инкриминируется совершение преступления, предусмотренного статьёй 174-1 Уголовного кодекса России – “Легализация (отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретённых лицом в результате совершения им преступления”. Логическая связь между этими двумя составами преступлений у правоохранителей предельно проста: если деньги преступник похитил, то непременно что-то на них приобрёл, то есть как-то их использовал, и, следовательно, совершил сделку с денежными средствами. Состав “легализации” налицо.

Для правоохранителей аналогичный приём обвинения адвоката (только по статье 174 УК России) будет весьма удобен, в случае если неудобен сам адвокат. Получил адвокат гонорар от лица, обвиняемого в уклонении от уплаты налогов, значит, адвокат легализует денежные средства (неуплаченные налоги), приобретённые подзащитным преступным путём. А какими же ещё деньгами, как не нажитыми преступным путём, может расплатиться с адвокатом обвиняемый? Страшно подумать об адвокатах “олигархов”, если о них вспомнят правоохранители.

Не надо думать, что правоохранители, подобно адвокатам, ничего не читают из юридической литературы. Вот они возьмут и прочитают книгу немецкого прокурора Харальда Ханса Кернера и немецкого адвоката Эберхарда Даха “Отмывание денег: Путеводитель по действующему законодательству и юри дической практике” (пер. с нем. Т. Родионовой, Дж. Войновой. М.: Международные отношения, 1996). У правоохранителей появится очередная “теоретическая” база, если они вчитаются в маленькую главу под названием “Прием и инвестирование “грязных денег” адвокатами, защитниками, нотариусами, консультантами” (с. 55–57 указ. книги), содержание которой приведём здесь полностью:
“9. Приём и инвестирование “грязных денег” адвокатами, защитниками, нотариусами, консультантами
По мнению Бартона, адвокаты, защитники, нотариусы, аудиторы и тому подобное, не могут обвиняться в отмывании денег, если они по роду своей профессиональной деятельности оказывают участникам первичного преступления платные услуги, хотя бы и допуская при этом, что деньги на их гонорар и другие деньги, проходящие по данному делу, имеют преступное происхождение. Бартон приходит к этому желаемому для него выводу в результате ограничительного толкования фактических обстоятельств дела (получение гонорара не вредит, а способствует осуществлению правосудия) и путём сравнения с американской правовой системой, согласно которой принятие денег от продажи наркотиков в качестве оплаты за адвокатские услуги ненаказуемо как отмывание денег. Однако это толкование трудно совместить с текстом закона; оно грозит наказанием недобросовестному банкиру, однако освобождает от наказания недобросовестного адвоката. Адвокат, как и прочие, должен отказываться от скомпрометированных подобным образом гонораров и в случае необходимости выступать как защитник по назначению суда. Для толкования Бартона осталось мало места после того, как законодатель отказался принять выдвинутое представителями Германской адвокатской палаты требование ограничить слишком широкое понятие состава отмывания денег и в случае предоставления профессиональных услуг признавать факт отмывания денег лишь при наличии умысла извлечь выгоду.
Даже сам Бартон приходит к тому, что адвокаты, консультанты по налоговым вопросам, нотариусы и ревизоры должны нести уголовную ответственность за отмывание денег, если они умышленно хранят скомпрометированные денежные суммы, обменивают имущественные ценности, заключают фиктивные договоры, мошеннически или тайно передают имущественные ценности третьим лицам либо инвестируют их. Эберт и Мюллер возражают Бартону и отмечают следующее: адвокат, намеренно принимающий скомпрометированные деньги, нарушает закон (п. 261 УК), если передаёт их дальше, управляет ими или заключает фиктивные договоры с той целью, чтобы государственные органы не могли получить к ним доступа. Адвокат не должен также принимать в качестве оплаты финансовые средства, относительно которых он знает, что они связаны с правонарушениями, перечисленными в п. 261, абз. 1 УК. Тот, кто принимает чужие финансовые средства в порядке оплаты за адвокатские услуги, не имеет права открывать счета, которыми на основе доверенности будет распоряжаться третье лицо, если он знает о преступном происхождении этих средств в смысле п. 261, абз. 1 УК, либо легкомысленно не принимает этого в расчёт.
Ни в составе преступления (п. 261 УК), ни в Законе об отмывании денег (ЗОД) специально не регламентируются обязанности носителей профессиональной тайны. Преду сматривавшаяся первоначально привилегия для носителей профессиональной тайны была в конечном итоге отменена. Адвокаты, нотариусы, аудиторы согласно п. 3 ЗОД обязаны проводить идентификацию и согласно п. 8 ЗОД устанавливать личность правомочного выгодоприобретателя, если они за плату управляют чужим имуществом (управление инвестициями, недвижимостью), принимают деньги своих мандантов сверх пороговых сумм на хранение, депонирование или ведут для своих клиентов счета, которыми распоряжаются по доверенности. При получении наличных сумм сверх пороговых значений в собственную пользу, например при получении гонораров, денег на оплату пошлин или покрытие издержек, они это делать не обязаны.
По Закону об отмывании денег на адвоката или нотариуса не распространяется обязанность сообщать о подозрениях в отмывании денег соответствующим органам уголовного преследования (п. 11 ЗОД). Только на кредитные учреждения и игорные дома распространяется обязанность заявлять о подозрениях согласно п. 11 ЗОД в связи с п. 1, абз. 4 ЗОД. Хотя относящиеся к названным в п. 3, абз. 1 ЗОД лицам адвокаты и нотариусы освобождаются от обязанности заявлять о подозрениях в отмывании денег, они тем не менее могут совершить уголовно наказуемое деяние, предусматриваемое в п. 261, абз. 1 или 5. Однако в случаях возникшего задним числом подозрения в отмывании денег они, защищая обоснованные интересы, имеют право заявить об этом (без нарушения п. 204 УК), если опасаются, что сами могут быть привлечены к ответствен ности за отмывание денег и, согласно п. 261, абз. 9 и 10 УК, благодаря такому заявлению могут быть освобождены от уголовной ответственности или получить смягчение наказания.
Адвокаты оказываются под особым давлением их подзащитных, которые принуждают их хранить, укрывать или размещать добытые преступным путём деньги. В США многие защитники по назначению суда не смогли избежать этого соблазна. См. многочисленные примеры уголовных дел. Поэтому законодатель отказался от сформулированных первоначально в п. 3, абз. 2 и п. 8, абз. 2–4 ЗОД особых прав для адвокатов, чтобы не оставить лазейки для отмывающих деньги”.

Авторы книги – прокурор и адвокат, то есть они знали, о чём писали. В книге затронуты почти все юридические проблемы отмывания “грязных” денег. Но они, будучи нем цами, писали для Германии. И применяться закон будет по-германски.

Примечание. Само германское правовое регулирование борьбы с отмыванием не перестаёт быть предметом острых разногласий среди ученых-правоведов и внутри судебной системы Германии, и не надо его идеализировать, как и любое законодательство отдельно взятой страны “цивилизованного мира”. В Германии существуют большие трудности при толковании законодательства и применении наказания за отмывание денег. Федеральная судебная палата Германии видит в отмывании денег состав неправомерного деяния, но до сих пор его не конкретизировала. Федеральный конституционный суд Германии публично определил смысл и цель наказуемости отмывания денег как “неясный” (“Отмывание денег. Банков ский мониторинг”; Изд. NWV Neuer Wissenschaftlicher Verlag, 2007). Касательно обязанностей и ответственности адвокатов немецкий законодатель использовал в Законе об отмывании денег по большей части принцип свободного усмотрения, что, возможно, и является предпосылкой к высказыванию неоднозначных мнений вроде Х. Кернера.

В то же время исследование вопроса об ответственности адвокатов в связи с их соприкосновением с “грязными деньгами” в других европейских странах существенно проясняет происхождение у нас такого недомыслия о месте и роли адвоката. Оказывается, в этих странах (и в США тоже) адвокаты, помимо собственно адвокатской деятельности, могут выполнять функции финансовых организаций! И только на эти случаи распространяются все виды обязанностей и ответственности адвокатов по законам об отмывании денег.

В Швейцарии эти отношения регулируются Законом об отмывании денег 1997 г. (GWG). По статье 8 GWG (обязанность адвоката проводить выяснение) приводится следующее: на основании косвенных улик об отмывании адвокат должен как финансовое учреждение (FI) решать, является ли предлагаемая сделка или деловые отношения необычными и/или опасными. Адвокаты не подчиняются обязанности делать сообщения, если они действуют в своей профессиональной деятельности, которая подчинена профессиональной тайне по статье 321 Уголовного кодекса. Адвокат работает в своей собственной профессиональной сфере – и тем самым связан по статье 321 Уголовного кодекса профессиональной тайной – если он осуществляет финансовые сделки в рамках своей судебной или консультационной деятельности. Как только адвокаты при исполнении “неспецифической профессиональной, деловой побочной деятельности”, как административный совет специально созданной для этого компании, принимают, управляют и передают дальше имущество, то они как финансовое учреждение в смысле статьи 2 GWG должны делать сообщения и подлежат контролю.

На примере австрийских Положений об адвокатуре (RAO) наблюдаем аналогичный подход к разделению по видам деятельности адвокатов. Параграф 8а абзац 1 RAO преду сматривает возникновение обязанности соблюдения особой осмотрительности, если адвокат принимает участие в планировании или проведении покупки или продажи недвижимости или предприятий, управлении денежными средствами, ценными бумагами или прочими имущественными ценностями, открытии или распоряжением банковскими сберегательными лицевыми счетами или счетами ценных бумаг, учреждением, функционированием или управлением трастовыми компаниями или подобными структурами, включая средства, необходимые для приобретения или для учреждения, для эксплуатации или управления компаниями, или как представитель своей стороны осуществляет финансовые и имущественные сделки.

Закон “Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации” вовсе не предполагает, а напротив, исключает деятельность адвокатов в качестве финансовых учреждений. Разве для нашей правовой системы свойственно, чтобы адвокат управлял чужим имуществом, открывал банковские счета для управления чужими деньгами, возглавлял или работал в трастовой компании, учреждал организации и управлял ими в этих целях? Нет! А если кто из адвокатов вопреки и в попрание правил профессии выполняет подобные функции или хотя бы действует в хозяйственной деятельности в качестве простого представителя (по доверенности), то он действует не как адвокат. И эти все его деяния должны оцениваться без всякой оглядки на, будем надеяться временный, статус адвоката. Оказывается, в России есть свои правовые традиции, обычаи и устои. Адвокат в России не суть одно и то же, что адвокат в Германии, Швейцарии, Великобритании, США и т.д. Это ни хорошо, ни плохо, это данность.

А у нас принятый очередной европейский закон, точнее кое-как переведённый с какого-то европейского языка (тот же Федеральный закон России “О противодействии легализации (отмыванию) доходов, полученных преступным путём, и финансированию терроризма”, действующий с 2002 года), применяется по-русски, то есть с максимальным издевательством над людьми.

Иначе как объяснить, что в статье 7.1. этого Закона требования в отношении идентификации клиентов, организации внутреннего контроля, фиксирования и хранения информации, установленные подпунктом 1 пункта 1, пунктами 2 и 4 статьи 7 этого Закона, распространяются на адвокатов? Да ещё и в случаях, когда они готовят или осуществляют от имени или по поручению своего клиента следующие операции с денежными средствами или иным имуществом: сделки с недвижимым имуществом; управление денежными сред ствами, ценными бумагами или иным имуществом клиента; управление банковскими счетами или счетами ценных бумаг; привлечение денежных средств для создания организаций, обеспечения их деятельности или управления ими; создание организаций, обеспечение их деятельности или управления ими, а также куплю-продажу организаций. В последнем пункте многозначительно сказано, что положения этой статьи не относятся к сведениям, на которые распространяются требования законодательства Российской Федерации о соблюдении адвокатской тайны. Это ли не пример бездумного копирования чужих законодательных конструкций без малейшего понимания собственного права? Что уж говорить о грядущем применении этого закона-мутанта.

У них – это не у нас. Мы не станем немцами, если переведём дословно все законы Германии и примем их в России уже как российские законы. Мы не будем жить по-немецки. Мы не будем делать автомобили, как в Германии.

Странно, почему группа законодателей из Государственной Думы России так рьяно сопротивлялась принятию закона о возможности ввоза и захоронения на территории России отходов ядерных производств. И та же группа депутатов совершенно безразлично относилась к захламлению России иностранным законодательным мусором. Вред от ядерных отходов призрачен и по количеству, и по качеству по сравнению с тотальным, всеобщим вредом от иностранного законодательного мусора.

Почему-то никого в России не удивляет, что Япония живёт по японским законам, Франция по французским и так далее. Только Россия должна жить “как весь цивилизованный мир”. То есть быть законодательной свалкой каждой отдельной западноевропейской страны. Ведь всем, казалось бы, очевидно, что, несмотря на глобальную юридическую унификацию, стиль законодательства в каждой западноевропейской стране национальный, а не привнесенный извне, скажем, из… России.

Что же в этой ситуации делать российской адвокатуре? Как всегда – идти на заклание.

Бюрократической власти правоохранительной системы имманентно присуще стремление к максимальному расширению составов преступлений, когда фактически любые деяния человека (активные или пассивные) могли бы быть оценены правоохранительной системой как преступление. Правоохрана в этих целях оказывает давление на законодательную власть, чтобы та принимала массу репрессивных законов, а судебная власть выносила предельно карательные приговоры. Для правоохранительной системы формирование составов преступлений есть форма и способ управления обществом. Такую форму управления общественными процессами бюрократическая система власти пытается навязать и Государю. Правозащита противодействует властям в их оценке действий подчиненных как тотально правонарушительных и, одновременно, помогает им (властям) в утверждении права, ограничивая произвол и делая правовую причинность универсальным принципом поведения, распространяющимся также на поведение властей. Если общество заинтересовано в том, чтобы в нём был правовой порядок, а не хаос произвола властей, оно должно быть заинтересовано и в том, чтобы существовала независимая от властей правозащита, критикующая власти и убеждающая их в ограничении своей карательной активности.

Примечание. Услуга и помощь.

Услуга есть доставление блага, совершаемое по свободной договорённости между просящим этого блага и вызвавшимся дать его.

Помощь есть доставление блага, совершаемое по необходимости, поскольку его недоставление причинит существенный вред нуждающемуся в нем.

В обоих случаях предметом отношений является некоторое благо, всё равно – материальное или духовное, негативное или позитивное, вещественное или функциональное, которое является желанным для просящего. Различие между услугой и помощью, таким образом, состоит не в характере блага, а в основании его доставления. Просящий может лишиться того, что имел ранее, или стремиться к приобретению того, чего у него ещё никогда не было, или желать не приобретения, а избавления от какого-либо зла, но если при этом отсутствие такого блага не приносит ему существенный вред, речь идёт о свободной договорённости (в любой форме), на которую просящий идёт с им самим избранным доставителем услуги. Напротив, если необладание каким-либо благом причиняет лицу существенный вред, таковое лицо часто бывает не в состоянии даже избрать подателя необходимого блага, и тогда помощь оказывается первым, кто может её произвести, в ряде случаев даже помимо воли нуждающегося.

Главным критерием различия свободы или необходимости доставления блага (услуги или помощи) является оценка суще ственности ущерба от необладания данным благом. В каких-то случаях этот ущерб может оцениваться только объективно, в каких-то – только субъективно. Так, некоторые виды деятельности заведомо относятся к категории помощи, поскольку блага, доставляемые ими, всегда оцениваются как необходимые, ибо без них лицо неизбежно претерпевает значительные страдания. К таковым видам деятельности относятся, в первую очередь, врачебная и юридическая: первая заботится о возможной невредимости тела и психики людей, вторая – о возможной невредимости их прав. Физическое и психическое здоровье, а также права человека являются фундаментальными благами, необладание которыми всё общество твердо оценивает как существенный вред. Иное дело, например, то, что называется обычно психологической помощью. В том случае, если лицо, обратившееся за поддержкой такого рода, считает, что без данного блага можно обойтись, не причиняя себе существенного ущерба, речь идёт об услуге, доставляемой по свободной договорённости. Если же это лицо полагает, что неполучение им психологической поддержки есть причинение сильного страдания, речь идёт о помощи, которая по своему характеру является частью медицины, а именно – психотерапией. В данном случае мера необходимости доставляемого блага определяется субъективно, и это предварительное субъективное решение просящего о поддержке кладётся в основу выбора формы дальнейших отношений – услуги или помощи.

Отношения услуги оставляют услужающему право отказаться от исполнения просьбы, а также большую свободу в выборе методов доставления просимого блага. Выбирая способ услужения, он несёт ответственность за то, почему он избрал именно этот метод, а не другой. Напротив, отношения помощи налагают на помогающего обязанность действовать, причем действовать в соответствии с определенными правилами, разработанными для данного вида деятельности. Тот, к кому обратились за помощью, не вправе отказать нуждающемуся и в дальнейшем несёт ответственность только за соответствие своих действий вышеуказанным правилам.

Учитывая всё это, нелепо предъявлять к услуге требования, как если бы это была помощь, либо предъявлять к помощи требования, как если бы это была услуга. Мы не можем требовать, чтобы других людей принуждали доставлять нам блага, без которых мы можем обойтись, как не можем требовать, чтобы те люди, которых общество обязывает доставлять нам необходимые блага, отвечали за то, что им предписано.

Добавление. Становится общим местом в работах, посвященных адвокатской практике, рассуждать на тему рынка адвокат ских “услуг”, сбыта этих “услуг” и так далее. Раз рынок кругом, то и адвокаты должны торговать своими “услугами”. Сторонники “коммерциализации” адвокатской деятельности считают, что никакие дискуссии ни к какому результату не приведут, но сам факт обсуждения адвокатских “услуг” как одного из сегментов рыночных отношений подтверждает, что адвокатская деятельность имеет именно коммерческую основу. У сторонников рыночной позиции есть неубиваемый аргумент в пользу своих воззрений: не является секретом, что часто адвокаты, обладаю щие обширными юридическими знаниями и большим профессиональным опытом, в обстановке рынка получают весьма скромные гонорары и влачат бедное существование, в то время как иные, не отличающиеся ни знаниями, ни профессиональным мастерством адвокаты входят в разряд признанных богачей. И именно к этим примитивным адвокатам обращаются солидные обеспеченные потребители “адвокатских услуг”.

Абсурдность понимания адвокатской деятельности как юридических “услуг” становится очевидной, если мы будем доводить эту мысль до конца. Ведь любые услуги подлежат контролю со стороны потребителей. Потребительские общества контролируют качество товаров и услуг, следовательно, ничто не мешает им включить в сферу своего законного внимания и адвокатуру. Таким образом, получается, что сообщество адвокатов стоит ниже сообщества потребителей, в определенном смысле подчиняется ему, обязано предоставлять его представителям сведения о качестве своей деятельности, отчитываться, учитывать замечания и тому подобное. До сих пор адвокатура билась лишь за независимость от государственных органов, признав же себя частью сферы услуг, она может вздохнуть с облегчением: могущественная и опасная государственная машина уже перестаёт быть насущной проблемой — теперь бы не попасть в зависимость от второстепенных общественных организаций.

Хотя еретические призывы к коммерциализации адвокатуры есть лишь реакция на участие судебной и правоохранительной систем в распределении и перераспределении существенных интересов.

Паттерн. О долевом соотношении внушения и сопротивления, или Статистика человеческой благодарности.

Подсчитано усреднённое соотношение: во время войн при захвате чужой территории на сторону врага сразу переходит десять процентов оккупированного населения, пятнадцать процентов начинает бороться с врагом, двадцать пять процентов колеблется между двумя сторонами, оставшиеся пятьдесят процентов совершенно пассивны.

Хотя борющихся и пятнадцать процентов, перевес на стороне перешедших на сторону врага, потому что им помогает враг, а он сильнее, если сумел захватить чужую территорию. Борьба между противоборствующими в войне сторонами (это не десять и пятнадцать процентов, которые определились, на чьей они стороне) идёт за каждого человека из колеблющихся двадцати пяти процентов, или они станут пособниками врага, или они пополнят ряды подпольщиков и партизан. Эти двадцать пять процентов пассивны в начале оккупации, но готовы присоединиться к какой-либо стороне, они не хотят прогадать. При этом колеблющиеся могут помогать то одной стороне, то другой.

Для всех людей захват их территории жизни врагом есть абсурд. Первые десять и пятнадцать процентов сразу разрешают для себя этот абсурд переходом на сторону врага или борьбой с врагом. Для двадцати пяти процентов после нападения врага ситуация абсурда продолжается. Они хотят разрешить абсурд, колеблются в выборе, ищут способ, не решаются, чью сторону занять. Как бы не прогадать, как бы не ошибиться.

Для оставшихся пятидесяти процентов ситуация тоже абсурдна, но не более чем была до оккупации. Один абсурд сменил другой. Всё пройдёт. Не надо суетиться. Не надо, чтобы на тебя обратили внимание. Результат борьбы им безразличен. Спокойные пятьдесят процентов можно мобилизовать силой для выполнения какой-то работы. Но как только мобилизующая сила перестаёт заставлять эти пятьдесят процентов, так они вновь возвращаются в состояние невмешательства.

Приблизительно такое же соотношение наблюдается и среди тяжело больных людей, инвалидов. Десять–пятнадцать процен тов инвалидов не сдаются, проявляют максимальное напряжение сил, чтобы продолжить активную жизнь (работают, помогают семье, занимаются спортом, пробуют себя в искусстве). Другие десять–пятнадцать процентов впадают в полное разложение и, если не решаются на суицид, то становятся тяжким бременем для семьи или для домов презрения. Срединные двадцать пять процентов колеблются между крайними жизненными позициями: то начинают очередной раз активную жизнь по духовному и телесному возрождению (например, старательно соблюдать личную гигиену), то впадают в полное безразличие к себе и окружающим. Оставшиеся пятьдесят процентов воспринимают своё положение как данность и ведут тихую жизнь сообразно этому положению, стараясь не обременять окружающих, с благодарностью принимая их заботу.

Такое же соотношение в обыденной жизни. Десять–пятнадцать процентов людей обладают распорядительными способностями, десять процентов из научных работников способны к исследовательской работе. А сколько процентов из судей и прокуроров призвано занимать такие должности? Никто не подсчитывал?

Соотношение воли и безволия, героизма и трусости, благодарности и безразличия, веры и неверия, судя по истории людей, вечны. Абсурд такого рода разрешается людьми приблизительно всегда в одном и том же соотношении.

Отношение к Иисусу Христу его учеников не имело в качестве своей основы абсолютной, непререкаемой веры. Из двенадцати учеников трое отступили, то есть двадцать пять процентов. Фома не поверил, Петр отрекся, Иуда предал.

Когда Иисус Христос подал десяти странникам хлеб, то только один вернулся и поблагодарил Его. Десять процентов благодарности.

Люди распяли Иисуса Христа.

Почему человек должен ждать от других людей большей благодарности, чем получил её Иисус Христос?