«ДЕЛО ЙУКОСА» КАК ЗЕРКАЛО РУССКОЙ АДВОКАТУРЫ

(комплексное исследование в защиту российской адвокатуры и правосудия)

Приложение к журналу “Вопросы адвокатуры”

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
ПРАВО КАК СРЕДСТВО ВОСКРЕШЕНИЯ

«Дело Йукоса» мрачно, оно наводит на самые безысходные размышления о наших общих судьбах. После того как оно познано, не остаётся никаких надежд. «Дело Йукоса» – жестокое свидетельство гибели, и в первую очередь – гибели нашего разума, нашей воли к справедливости. Воистину, движение по стадиям процессов, связанных с «делом Йукоса» – это путешествие по кругам ада, на самом дне которого пребывают, согласно Данте, предатели всего самого святого. К таким предателям можно отнести всех, кто, активно или пассивно, преднамеренно или случайно, способствовал торжеству кривды в этих процессах.

Но грех уныния и отчаяния не менее страшен, чем грех несправедливости и безмыслия. Потому что он заставляет опустить руки и признать победу зла. В то время как зло не может победить, оно лишь паразитирует на благе. Вот почему для нас так важен пример Человека, Который, имея самую высокую и светлую из миссий, был несправедливо осуждён и замучен до смерти, но после преодолел смерть и всё равно выполнил то, зачем пришёл.

Вера в воскресение Иисуса так важна потому, что она сама даёт воскресение. Она делает это хотя бы в качестве примера. Примера того, как Некто настолько возлюбил жизнь, что, даже будучи предан и до смерти замучен, всё равно вернулся к ней. Не разочаровался, не устал, не махнул на всё рукой. Его в дверь, а он – в окно. Ванька-встанька. “Врёшь – не возьмёшь”.

Пусть мир лежит во зле. Пусть вся жизнь – сплошное страдание. Пусть всё ужасно и нелепо. Пусть кругом низость и предательство. Пусть кругом только гои и кафиры, заслуживающие смерти как награды. Пусть всё так. Но вера в телесное воскресение Иисуса всё равно говорит нам, что жить стоит. И – что жить можно. Даже вопреки всему этому.

У воскресения есть свои ступени. Первое и самое простое – это возрождение. Возрождение к жизни, о котором слыхали мы все и которое переживали многие. “Ты меня воскресила” и тому подобное. Это воскресение чувств, вкуса к жизни, способности радоваться. Как бы прорываешься сквозь пелену уныния, омертвелости рецепторов, глухого отвращения ко всему. Начинаешь ощущать бытиё и даже видеть красоту. Это воскресение-для-себя. Его знают и языческие религии с их дваждырождёнными.

Второе воскресение – это воскресение-для-других. Когда вкус к жизни превращается в деятельность. Бодрость духа позволяет не только браться за какие-то дела, но и доводить их до близости к планируемым последствиям. Тут уже мир начинает ощущать тебя. Ты был потерян для него, а теперь ты снова в нём, и это заметно. Ты способен нести что-то окружающим. Ты зарабатываешь друзей и врагов. А если у тебя есть друзья и враги, значит, ты не мертвец. Ты воскрес. Это воскресение уже больше свойственно христианам. Как бы там ни было, но они наиболее активны и плоды их деятельности наиболее заметны. Где христианство, там всегда что-то новое, спорное и даже порой пугающее. Где христианство, там жизнь.

Третье воскресение – это уже своего рода власть над жизнью. Если ты бодр духом, если ты любишь жизнь и если тебе всё ещё просто “что-то надо”, ты можешь жить очень долго. Даже неопределённо долго. Не уставая, не разочаровываясь. Йоги говорят, что они могут жить, сколько захотят. Но христиане не йоги, они слишком активны. Они не прячутся в леса, а идут на баррикады, на войны и проч. Они то и дело вызывают огонь на себя. То и дело достают своей активностью до такой степени, что нарываются на неприятности. Вплоть до летального исхода. “Как хочешь умереть – сразу или помучиться?” – “Хотелось бы, конечно, помучиться”.

Физическое бессмертие без воскрешения – это запечатление смерти, вечное умирание (нечто вроде вечной агонии, то есть фактически то же, что ад). Это когда тебе незачем жить, да и жить не хочется, а умереть ты не можешь. “В те дни люди будут искать смерти, но не найдут её; пожелают умереть, но смерть убежит от них” (Отк. 9:6). Не такова ли участь Агасфера? Воскресший презирает смерть, он готов умереть (хотя и не “просто так”). Именно это “лёгкое” отношение к жизни и делает её полной. “Сберёгший жизнь свою потеряет её; а потерявший жизнь свою ради Меня сбережёт её” (Матф. 10:39).

Четвёртое воскресение – это слава. Некий предел результативной деятельности, её ореол, венец. Платон говорил, что слава – мост от смертности к бессмертию, единственный способ для бренного существа запечатлеть себя в вечности. Древние египтяне считали бессмертие имени и образа – половиной бессмертия как такового. В христианстве “слава” осмысляется по-своему (см. иконы “Христос во славе”, “Дева Мария во славе” и так далее и богословский комментарий к ним).

Пятое воскресение – это посмертная жизнь в том, что ты делал при жизни, в своём деле и его последствиях. Ты уже умер, но у друзей и у врагов впечатление такое, будто ты всё ещё жив. Твои произведения не забыты, но продолжают производить впечатление и доносить твою мысль; твоё предприятие не рухнуло без тебя, но продолжает развиваться; те, кого ты вырастил и воспитал, не сбились с пути, но продолжают воплощать начатое тобою и даже во многом подражают тебе, по-своему воспроизводят тебя в своих действиях.

Шестое воскресение – это вечная жизнь тела, его нетление. Древние египтяне почитали его второй половиной бессмертия, и потому занимались мумификацией. Христиане почитают его как удел тех, кого именуют святыми. Любовь к жизни была настолько сильна в них, что даже когда дух покинул тело, оно продолжает каким-то образом жить и по-своему помогать живым (мироточение, целительность, чудотворность). Это тоже вариант физического бессмертия. Но такой, на который едва ли польстятся те, кто продолжает умирать в своём эгоизме. “...если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода” (Ин. 12:24).

Наконец, седьмое воскресение – это телесное вознесение. Одни говорят о телесном вознесении минуя смерть. Так рассказывают об Илие и Енохе, а мусульмане так учат об Иисусе. Другие говорят о телесном вознесении после смерти и последующего воскресения, как было с Иисусом.

Воскресение, как видим, имеет и социальный аспект. Оно ощущается в жизни общества и в общественной жизни индивида. Право является одновременно и объектом, и средством воскресения. Права человека – это его правовое тело, то, что юрист, адвокат может лечить так же, как врач лечит тело физическое.

Поэтому человек может переживать правовое воскресение, восстановление попранного и растерзанного правового тела. В то же время правовое воскресение может происходить только в среде права как такового. И в этом смысле право само есть путь воскресения. В праве прекращается отчуждение реальности, разрыв между разумом и волей, совестью и потребностями. В праве реальность возвращается к самой себе во всей своей целостности. Что неминуемо сказывается и на жизни общества, и на жизни каждого отдельного человека.

Добавление. Прежде чем решать какие бы то ни было задачи, пусть даже самые высокие, нужно сначала существовать – жить. Жизнь сама по себе есть чудо, и она невозможна без “вдохновения, источник которого трансцендентен нашему миру, где живое окружено мёртвым и как бы находится у него в плену. Соответственно, чтобы решать сверхзадачи, каковыми являются все задачи, вокруг которых образованы великие религии, нужна сверхжизнь (выражение встречается у Тейяра де Шардена), а следовательно – животворное сверхвдохновение. Движение от жизни к сверхжизни – это и есть воскресение.
Искусство воскресения есть в каком-то смысле аналог даосского “пестования жизни”. Его главное отличие в том, что данное искусство не ограничивается сохранением status quo (что в наших условиях является заведомо проигрышным), а ведёт дальше. Si vis pacem, para bellum. Хочешь выжить – попытайся воскреснуть. От вредных воздействий, проистекающих от окружающей нас мертвечины, не сбежишь, даже если укроешься в горах и будешь есть только кору деревьев, запивая её молоком диких коз. Сама такая попытка есть вредное воздействие. Она превращает жизнь в вечное и трусливое бегство, в жалкое подобие растительной жизни. Значит, надо уметь регенерироваться, восстанавливаться, оживать, возрождаться всякий раз, как ты претерпеваешь вредное воздействие. И тогда ты можешь не бежать от участия в жизни и даже не бояться смерти. Свобода от страха смерти – важнейшее условие полноты жизни. “Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрёт, оживёт” (Ин. 11:25).
Признавая воскресение наивысшей ценностью, все прочие искусства можно рассматривать как средства её реализации. Если всякое бытие есть благо, то во всем, что существует вокруг нас, следует видеть, прежде всего, некоторое благо для себя, а уже потом недостатки. И чем мощнее то или иное конкретное бытие, тем больше в нём блага. Великие религии, породившие великие цивилизации, непременно содержат в себе великие блага, если только правильно подойти к их сокровищам. Например, буддизм всякое новое рождение, даже в мире блаженных богов, считает злом и в этом смысле отвергает воскресение как ценность. Однако, с другой стороны, буддизм является искусством пробуждения, которое является существенным аспектом воскресения. Воскреснуть – значит и пробудиться ото сна, который олицетворяет собой неполноту жизни (вспомним также, что главный враг Будды – дух смерти Мара). Истина буддизма в том, что чтобы жить, нужно быть непривязанным к жизни. Жажда жизни (танха, тришна) – это рабство, толкающее живые существа на всякого рода низости, подлости и злодеяния (вплоть до убийств). Эта жажда застит наши глаза, не позволяет трезво и свободно взглянуть на мир. Однако освободиться от этой жажды – вовсе не значит возненавидеть жизнь. Напротив, воля к жизни противостоит жажде жизни, и очищенная от этого рабства любовь к жизни и есть важное условие воскресения. Поэтому буддийские практики и буддийские воззрения вполне можно использовать в христианских целях, что и делают, например, последователи католического священника Хуго Эномия-Лассаля. Да и сам буддизм определяет себя именно как метод, средство, а не как самоцель.
Во всех великих учениях можно увидеть, по выражению Евсевия Памфила, приготовление к Евангелию. Даже в тех, что хронологически возникли и распространились после евангельской проповеди. Например, таким приготовлением можно счесть деятельность Магомета и религию ислама. Многие добродетели, которые культивируются мусульманством, создают хорошую почву для христианства и вполне могут найти в нём своё конечное осуществление.
Всё это, однако, не отменяет правомерности критики всех этих религий с точки зрения их претензий на самодостаточность. Все их сокровища начинают блестеть только в свете перспективы воскресения. Без воскресения они бессильны. Без воскресения невозможны ни реализация буддийской свободы, ни благородное спокойствие ислама, ни цветение родовой жизни. Воскресение – ключ ко всем этим благам. Это доказывается и самой историей.
Барахтаясь в стихии жизни, ты получаешь удары. От них можно уклоняться, вплоть до почти полного исчезновения для бьющей тебя жизни. Она тебя почти не видит и почти не может в тебя попасть. Их можно блокировать и наносить упреждающие удары, вплоть почти тотального контроля над жизнью. Она почти ручная и почти предсказуема. Но жизнь – это всегда именно “почти”. Она всегда краем вылезает за пределы любых идеалов. И в ней непременно находится что-то, что увидит тебя и попадёт, каким бы незаметным и шустрым ты ни был; окажется стремительнее и мощнее, каким бы ты ни был резким и сильным. Ты всегда можешь проиграть. Ты всегда можешь устать, опустить руки, впасть в отчаяние. Жизнь, рано или поздно, укатает тебя. И тогда все твои прочие достоинства не будут стоить ломаного гроша. Единственная беспроигрышная стратегия – никогда не отчаиваться и уметь восстанавливаться после любого удара, даже после смертельного – воскресать. Непрерывное воскресение.
Все великие религии можно рассматривать как звенья воскресения. У воскресения есть разные аспекты – регенерация, пробуждение, возрождение, воодушевление, восстановление, оживление, обновление, преображение.
По сути, у нас есть только один выбор – воскресение или гниение, тление.
Гнить – значит претерпевать распад, дезинтеграцию, разложение в любом смысле. Разлад между частной и общественной жизнью, между образом и сущностью, между словом и делом, словом и мыслью, между наслаждением и долгом, между совестью и радостью, между увлечением и заработком, между любовью и страстью, между сердцем и разумом, между желанием и волей – всё это и есть гниение. Причём первоначальный, телесный смысл этого процесса не замедлит ощутить себя вслед за всеми этими духовными, социальными и психологическими фрагментациями как их прямое следствие.
Полнота жизни, напротив, исключает необходимость лгать и бесконечно раздваиваться. Именно поэтому она позволяет человеку сконцентрировать так много энергии и даёт всплеск активности. Именно поэтому воскресение зачастую проявляется в виде социально заметного успеха.
Но не стоит подменять критерии – успех не всегда говорит о воскресении, как воскресение не всегда приводит к шумным плодам. Можно быть богатым и знаменитым, но при этом гнить изнутри. Гниющий всегда знает, что с ним происходит, но вполне может скрывать это от некоторых окружающих – не ближних, конечно, но от дальних (хотя, конечно, бывает и так, что издали виднее). Даже более того, как воскресение всегда несёт вокруг себя аромат, так гниение имеет смрад. И, смешанный с какой-нибудь химией, сдобренный дорогостоящими одеколонами, этот смрад может произвести эффект пикантного амбре. И потом это амбре может пленять людей даже многие поколения спустя, вовлекая их в круг гниения. Лучше жить жизнью незаметной, но полной, чем ярко, переливчато, с разводами гнить и заражать этим других.
Гниль, её запах, её миазмы прекрасно ощущаются в обществе, заражённом, словно вирусом, какими-нибудь разлагающими идеями (с легкой руки Докинза, их теперь и прямо отождествляют с вирусами). В таком обществе мы все вместе гниём, не в силах собраться, проветрить атмосферу, оторваться от тягостных обстоятельств и вообще что-то изменить. По сути, это и есть ад – что может быть хуже и безысходнее. Затхлый дух гнетёт нас и прижимает к изуродованной земле. А ведь где-то там есть жизнь, и люди дышат легко, создавая что-то новое и осуществляя свои мечты. По крайней мере это есть в наших глубинных воспоминаниях.
Следует пересмотреть всю свою жизнь на предмет того, что в ней заставляет гнить, а что воскрешает. И всё гнилостное отвергнуть, а всё воскрешающее принять.
“Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твоё” (Втор. 30:19).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ ПОСЛЕ ЗАКЛЮЧЕНИЯ.
ПРЕВРАЩЕНИЕ ПРОКУРОРОВ В АДВОКАТОВ И НАОБОРОТ

Глава 1. К вопросу о законодательных изысканиях об обвинительном органе как фикции адвокатуры

В начале, когда только-только идея “дела Йукоса” стала себя обнаруживать в сознании, было выражено предчувствие, что с “делом Йукоса” закончится самоё адвокатура. Над ощущением никто не властен, его нельзя ни опровергнуть, ни доказать. Но как материальное образование адвокатура не может закончиться никогда хотя бы по той причине, что без неё не может быть правосудия. Адвокатура не может закончиться без кончины всего правосудия. Пока есть правосудие, есть и адвокатура. Правосудие бессмертно, хотя ему, как и человеческому телу, свойственны относительное здоровье и относительная хворость. В “деле Йукоса”, как в зеркале, отразились хворости правосудия. С точки зрения логики, всякая хворь публичного института есть абсурд. В “деле Йукоса” адвокатура не выказала своего здоровья в качестве отдельного члена правосудной системы и предалась общей хвори. Адвокатура не воспротивилась бунту в правосудии.

Издавна целью прокуратуры в нашем Отечестве был государственный надзор за соблюдением и исполнением законов каждым. Прокурорский надзор за законностью должен быть всеобщим, сплошным и непрерывным. Если через законы выражается и доносится до народа и бюрократии воля Верховной власти, Государя, то задача прокуратуры – пресекать всякое искажение бюрократией выраженной Верховной властью в законах воли. Прокуратура, которая не пресекает искажение бюрократией воли Верховной власти, встаёт на сторону бюрократии и присоединяется к бунту против Верховной власти. При взбунтовавшейся прокуратуре перестают исполняться законы, бюрократия впадает в состояние независимости.

Надзор за соблюдением и исполнением законов – это, прежде всего, проверка деяний человека или групп людей на их соответствие установленным законами правилам поведения. Сам такой надзор подчиняется юридическим процедурам, к которым относится, в частности, уголовное расследование. Уголовное расследование есть вид проверки соблюдения и исполнения законов.

Уголовное расследование позволяет проверить, соблюдались ли предписания законов или они были нарушены, и какова степень нарушения. Уголовное расследование позволяет произвести доказывание преступления, изобличить преступника и предать его суду. Таким образом, надзор за соблюдением законов, изобличение правопреступников и предание их суду для вынесения им справедливого возмездия, казалось бы, должны быть объединены единым публичным интересом и одной волей. Для осуществления надзора за соблюдением законов у прокурора должен быть инструментарий насилия, который позволил бы ему выполнить возложенную на него публичную функцию. Этот инструментарий есть право на самостоятельное возбуждение и расследование уголовного дела, как абсолютной формы проверки соблюдения исполнения законов. Прокурор, лишённый права на уголовно-процессуальные процедуры, лишается самой возможности осуществлять непрерывный и всеобщий надзор за соблюдением законов.

Если право на возбуждение уголовного дела, как одной из форм проверки соблюдения законов, передано исключительно на усмотрение какого-то иного лица (органа), не подчинённого непосредственно прокурору, то прокурорский надзор приобретает черты фиктивности, декларативности.

Так, прокурор, обнаружив нарушения закона и посчитав необходимым установление виновных в нарушении закона и закрепление следов преступления, решил возбудить уголовное дело. Для этого прокурор вынужден обратиться к лицу, уполномоченному возбуждать уголовное дело и проводить по нему предварительное расследование, по сути, с “ходатайством” о возбуждении уголовного дела. При этом прокурор обязан доказать в своём “ходатайстве” уполномоченному возбуждать уголовное дело лицу наличие поводов и оснований для возбуждения уголовного дела, а также то, что только посредством уголовных процедур можно проверить и подтвердить факт нарушения закона, изобличить преступника с тем, чтобы впоследствии предать его суду. Потом уполномоченное на возбуждение уголовного дела лицо проверит и оценит обоснованность и законность прокурорского “ходатайства” и откажет в возбуждении уголовного дела. Если прокурор с такой оценкой не согласится, то он может “пожаловаться” начальнику (руководителю) этого уполномоченного на возбуждение уголовного дела лица. Далее, если начальник не согласится с прокурором, то прокурор может “пожаловаться” на начальника следующему в иерархии руководителю. Подобное право на многоступенчатое принесение “жалоб” выхолащивает сущность прокурорского надзора за законностью. Прокурор превращается в ходатая по делам на государственной службе. Прокурор-ходатай – это извращенная форма так называемого “государственного адвоката”.

Действительно, чем в таком случае прокурор-ходатай будет отличаться от адвоката, если прокурор лишён властных полномочий? Каждый может проверять исполнение законов, каждый может требовать соблюдать законы, каждый может обращаться в суд, каждый может сообщать о совершённом или готовящемся преступлении.

Передача права на возбуждение уголовного дела, как предельной юридической формы проверки соблюдения законов, органу, в чьи задачи не входит надзор за законностью, порочна. Ибо возбуждение уголовных дел и уголовное преследование для этого органа будут иметь любые иные цели и задачи, не связанные со всесторонним и тотальным надзором за соблюдением законов. Например, у следственного комитета нет цели надзора за законностью. Возбуждение и расследование уголовных дел оторвано от нарушения закона. У них уголовные дела самоцель. Причиной возбуждения становится не нарушение закона, не факт правонарушения, а человек, то, насколько он нехорош на взгляд следователя.

Воля Верховной власти к соблюдению единства и всеобщности законности в таком органе недостижима никогда и ни при каких условиях.

Если возбуждение и расследование уголовных дел как формы надзора за законностью изъять у государственного института, органической сущностью которого является тотальный надзор за соблюдением законов, то сам этот институт превращается в абсурд. Поскольку абсурд действителен, то он имеет своё скрытое назначение. Сокрытие происходит под тенью логических форм. Разумностью охватывается уголовное преследование как форма борьбы за право. Но если разумность исчезает, то есть борьба за право прекращается, заменяется имитацией, то уголовное преследование, вырванное из борьбы за право, превращается в абсурд, то есть открыто и предумышленно используется в иных, не связанных с борьбой за право целях.

Государственный институт по надзору за законностью превращается в фикцию “государственной” адвокатуры. Такое превращение есть прикрытие произвола в уголовном преследовании. Причём для подобной фиктивной “правозащиты” оказывается недостижимой действенная практика самоконтроля и самоочищения. Это тупик, то есть абсурд, выход из которого может быть только болезненным.

Примечание. По логике права уголовный суд – вершина юридических знаний, профессионального мастерства, жизненной мудрости и личного мужества. Если и в нём нет логики, значит, метастаз абсурда достиг своей крайней стадии.

Глава 2. Генеральный адвокат

Стремление к генеральному адвокату – это стремление к независимости.

Идея генерального адвоката появилась в связи с возрастанием независимости судебной власти, побегом из адвокатуры успешных адвокатов и становлением иерархичных адвокатских корпораций. В таких корпорациях, субъектом оказания юридической помощи становится не адвокат, а структура. Глава этой структуры устраняется от личной адвокатской деятельности – он организует, руководит.

Постепенно он превращается в тень “генерального адвоката” – полное соответствие генерального прокурора или иного руководящего чиновника. Закономерно, таким образом, что на данную роль, на пост “генерального адвоката” и будет претендовать какой-нибудь важный отставной чиновник. Ведь антропологически именно такие чиновники в наибольшей мере соответствуют такой должности и предполагаемым ею функциям.

Добавление. Профессиональное невежество и профессиональные особенности.
В общем, в “деле Йукоса” адвокатура не оправдала ожиданий народа и Верховной власти.
Адвокаты проявили отступничество от канонов правозащиты, борьбы за право. Нет, не по расчёту, не по умыслу, а по невежеству. И не может служить оправданием адвокатского непрофессионализма порой проявляемое представителями обвинительного органа и суда юридическое невежество.
Часто адвокаты оправдывают или объясняют свои поступки особенностью судебного дела. У них всё особенность и всегда особенность. У них никогда нет общего. Они не знают общего. Поэтому слепые метания по судебным делам выдаются за особенности адвокатского “искусства”, хотя это всего лишь невежество. Особенность исходит от общего, без общего знания и умения нет особенного. У них особенное, случайное, личный произвол становится общим правилом.
Адвокату непозволительно то, что позволительно чиновнику. У чиновника допускается отступничество в силу его двойственной природы, он из народа и он над народом, он наделён правом насилия над народом. Чиновник неминуемо своей волей искажает волю Верховной власти, снимает волю Государя. Когда чиновник докладывает Верховной власти сущность явлений, он эту сущность искажает, потому что судьба чиновника зависит от восприятия явления Верховной властью. Адвокат же не может исказить волю Верховной власти, потому что у него нет власти. Поэтому адвокат призван непосредственно докладывать о сущности вещей Верховной власти. В этом смысле адвокат истинно государев человек. И если адвокат не докладывает о сущности явлений, то он не снимает волю Верховной власти, он всего лишь не выполняет возложенных на него публичных надзорных функций.
Своей пассивностью или ложной активностью адвокат способствует чиновникам в искажении воли Верховной власти, нарушении интереса Государя.